Советы молодому ученому - Питер Брайан Медавар

Конечно, от наград голова вполне может закружиться, и мы знаем нескольких нобелевских лауреатов, которые забросили исследования и отправились путешествовать по миру, отмечаясь и даже время от времени выступая на конференциях, в названиях которых встречаются слова «наука», «человечество», «ценности», «устремления» и прочие существительные абстрактного толка. Тщеславие таких лауреатов постоянно подпитывается приглашениями подписать очередной манифест – и тем самым способствовать его публичному признанию – вроде следующего: «Народы мира должны впредь жить в дружбе и согласии и отказаться от войны как способа урегулирования политических разногласий».

Неужели подписи ряда нобелевских лауреатов способны переубедить немалое количество людей, которые сами придерживаются иного мнения, но якобы ожидают, как поведут себя знаменитости? Перед нами очередной образчик человеческой комедии, однако чрезмерное внимание к научным наградам можно обратить и на что-то полезное – в первую очередь на помощь в освобождении из тюремных застенков узников совести, чему посвящает свою деятельность организация «Международная амнистия».

Очень хорошо, что к присвоению академических наград нельзя подготовиться так, как студент готовится к экзаменам. Молодому ученому остается лишь уповать на то, что своей работой он продемонстрирует обоснованность собственных притязаний на место среди награжденных.

В подобных амбициях нет ничего дурного, и молодому ученому стоит внимательно отслеживать, какими принципами руководствуются учредители и спонсоры научных премий.

Так каким же образом ученые совершают открытия, изучают и формулируют законы мироздания и приумножают иными способами человеческое знание? Стандартный ответ: «Через наблюдения и эксперименты», разумеется, не грешит против истины, однако в нем заложен неочевидный смысл. Наблюдение – это не пассивное восприятие чувственной информации, это не просто фиксация сведений, поступающих от органов чувств; а под экспериментами нужно понимать не только те, которые я охарактеризовал как бэконовские в главе 9 (то есть механическое воспроизведение природных явлений или событий, каковые не представляется возможным увидеть воочию, вживую). Наблюдение представляет собой критический и целенаправленный процесс: ученый имеет, как правило, весомую причину проводить именно такое наблюдение, а не какое-то другое. При этом наблюдаемое всегда является малой частью чего-то намного большего. Экспериментирование – тоже критический процесс, который позволяет отсеивать различные варианты и направляет исследовательскую мысль далее.

Допустим, молодому ученому выделили «собственный» квадратный метр лаборатории, обрядили в белый халат, разрешили пользоваться библиотекой и поручили исследовать некую задачу (или он сам выбрал ее для исследования). Начинать, конечно же, нужно с какой-то малой проблемы, решение которой будет способствовать постижению чего-то более важного, и так далее, пока не станет видна долгосрочная цель коллективного труда. Пожалуй, люди, чуждые науке, не сразу осознают, какова связь между малыми и большими проблемами. Гуманитарию, который читает подробный отчет о заседании ученого совета на естественно-научном факультете, наверняка покажется, что молодых ученых привлекают к решению исключительно узкоспециализированных (вплоть до комичной узости) задач. Со своей стороны ученый-естественник может задаться вопросом, зачем взрослому человеку изучать приходскую историю тюдоровского Корнуолла, поскольку он не понимает, что это исследование посвящено Реформации – несомненно, чрезвычайно значительному событию.

Но как ученому подступиться к выполнению поставленной задачи? Он может быть уверен, что никакое компилирование фактологических сведений не приблизит его к достижению цели[102]. Никакие новые истины не проявят себя из нагромождений фактов. Верно – Бэкон, Коменский и Кондорсе (см. далее) порой рассуждали так, что складывается впечатление, будто они верили, что коллекционирование и классификация эмпирических данных углубят понимание природы, но надо помнить, что эти рассуждения диктовались специфическими соображениями: все перечисленные ученые считали себя обязанными выступать против дедукции, то есть умозрительного метода, якобы ведущего к открытиям. Философские и научные труды семнадцатого столетия, в особенности сочинения Бэкона, Бойля и Гленвилла, изобилуют упреками в отношении аристотелевского образа мысли, традиции, в которой все они росли и воспитывались.

Научная философия не сводилась, конечно, к стремлению Бэкона наблюдать и экспериментировать; он также сформулировал ряд правил по поиску истины, во многом аналогичных тем, которые два столетия спустя Джон Стюарт Милль обозначил как правила открытий в своей «Системе логики». Эти индуктивные правила применимы лишь при особых обстоятельствах – когда мы располагаем всеми фактами, необходимыми для решения задачи; когда мы взыскуем, так сказать, конкретной истины. Например, можно провести эпидемиологический опыт, чтобы установить причину серьезной болезни участника застолья. Мы знаем, что все гости ели и пили; знаем, что все чувствовали себя превосходно, пока сидели за столом; знаем, что все остальные, кроме нашего пациента, пребывают в добром здравии. Тут-то и пригодятся так называемые индуктивные правила. Еда, которую пробовали все, вряд ли является причиной недомогания одного гостя, и таковой не может быть блюдо, от которого все отказались; значит, пострадавший съел или выпил что-то, к чему не притронулись другие, и это был кремовый мусс. Выявление единственного «виновника» позволяет установить причину страданий жертвы. Подобные элементарные упражнения в логике и здравомыслии едва ли достойны тех восхвалений, которыми Бэкон их осыпает. Поводом к охоте за фактами в глазах Бэкона и Милля являлось то обстоятельство, что такая охота позволяет ученому накопить достаточно сведений для последующего «вычисления» истины.

В реальной жизни все иначе. Истина не таится в природе, ожидая, когда наступит пора себя явить; мы не в состоянии узнать заранее, какие наблюдения окажутся полезными, а какие будут бессмысленными; каждое открытие, каждое приращение знания начинается с умозрительного допущения о сути истины. Это умозрительное допущение – «гипотеза» – возникает из процесса, понять который одновременно просто и затруднительно, как и любое творческое действие разума; в основе всего – мозговая волна, вдохновенная догадка, плод некоего озарения. В общем, она приходит «изнутри», ее нельзя никоим образом вывести из сколь угодно хитроумного исчисления фактов. Гипотеза есть, в каком-то смысле, черновик закона природы, допущение, что мир в данном своем проявлении может быть устроен таким вот образом; в более широком контексте ее можно трактовать как механическое изобретение, проверкой которого станет воплощение на практике.