Между двух мужей - Марина Серова

– Скажите, – усаживаясь на складной стульчик, спрашивала одного бородача жеманная дамочка не первой свежести, – вы мне точно обещаете? Мой портрет будет действительно прекрасным?

– Конечно, – снисходительно отвечал ей «мастер», закрепляя на складном мольберте белый лист. – Вы себя даже не узнаете.

– Ах, что это? – восклицал другой посетитель, уставившись на прислоненную к мольберту круглую картонку в немыслимых разводах. – Какая прекрасная вещь! Какое ви́дение, какая экспрессия!

– Благодарю, – насмешливо возражал ему хозяин картины, – но это всего лишь палитра – на ней я развожу краски, а картины – вот…

– Простите, – робко спрашивал громадного авангардиста зачуханный мужичонка в низко надвинутой на лоб клетчатой кепочке, – не посоветуете ли, что можно подарить на день рождения приятной интеллигентной даме? Чтобы и недорого, и маслом?

– Банку шпротов, – оскорбился тот и повернул к спрашивающему широкую спину.

– О боже, что это?! – в ужасе закатывала глаза возле одного кубического полотна пожилая бабец примерно тети-Милиного возраста.

– Это мой автопортрет, – пояснял ей тощий мастер. – А это – портрет моей жены.

– Надеюсь, у вас нет детей? – сочувственно говорила старушка и осеняла торопливым крестным знамением себя, художника, и, немного подумав, страшную картину тоже.

В этом жужжащем калейдоскопе лиц и полотен особое внимание привлекал к себе толстый служитель церкви в плотной черной рясе. Он перебрасывал через плечо клин длинной окладистой бороды и с возмущением допрашивал невозмутимого, стриженного «под горшок» художника в демонстративно-русской косоворотке, перепоясанной пеньковой веревкой:

– По какому праву вы называете себя иконописцем? Кто вам это сказал, сын мой?!

– А кто мне сказал, что я сын человеческий? – пожимал плечами художник.

– Побойтесь Бога, грешник, – священник тыкал в картину упитанным пальцем. – Не гневите Господа своими творениями! Где вы видели ангелов в ботинках?!

– А где вы, святой отец, видели ангелов без ботинок? – парировал собеседник.

– О, вы специализируетесь на библейских сюжетах? – протиснулся к ним прыщавый молодой человек в застегнутом на все пуговицы сером френче. – А можете принять заказ? На картину для гостиной, в рафаэлевском стиле. Что-нибудь такое, религиозное, благочестивое…

– Пожалуйста, пожалуйста, – расшаркивался наследник Феофана Грека. – Какой общий сюжет?

– Ну, я даже не знаю… Из Библии что-нибудь.

– Можно и из Библии. Что желаете? Страшный Суд, сотворение мира, Адам и Ева…

– Вот-вот, давайте Адама и Еву!

– Вам как их изобразить, до первородного греха или после него?

– Не знаю, – после минутной паузы бормотал поборник благочестия. – Может быть, во время… гм… свершения греха?

Я проталкивалась сквозь нескончаемую вереницу любителей живописи – туда, где на некотором возвышении роились молодые портретисты. Вообще-то портретистов было понапихано в толпе изрядное количество, но эти держались особенной кучкой и были примерно одного с Вадиком возраста. Именно поэтому я и рассудила, что начать мне надо именно с них.

Наконец я остановилась у этого пятачка, отмеченного нагромождением мольбертов, а со своими орудиями производства стояли молодые люди и девицы хипповой наружности. При моем приближении они оживились, а один шустрый юнец даже загорелся и стал набрасывать что-то на листе бумаги, искоса поглядывая то на меня, то на свое творение.

– Здравствуйте! – поздоровалась я с продолжателями Пикассо.

В ответ послышался нестройный гул приветственных голосов.

– Скажите, – я сразу взяла быка за рога, – кто из вас подскажет, где можно посмотреть работы молодого художника Вадима Алтухова?

(Забыла сказать, что это была фамилия бывшего Капиного мужа.)

– Вадим? – протянул один из этих передвижников. – Но ведь он…

– Он умер, я знаю, – перебила я. – Но мне ли вам объяснять, что, как это часто случается, после смерти художника интерес к его работам стремительно возрастает? И вот, одна… одна… одна страшно богатая английская миллионерша, известная собирательница живописи – видели бы вы ее галереи в Ливерпуле и Риме! – воспылала пристрастием к картинам вашего земляка. Готова заплатить…. Я не знаю сколько… в общем, бешеные бабки!

– Слышь, Захар, может, и нам с тобой какую-нибудь отраву хлопнуть, – продолжая разглядывать меня с непреходящим интересом, углом рта пробормотал своему соседу один из художников. – Сейчас и пива-то не на что купить, а засыплют тебя землей – бац, и ты уже миллионер. Посмертный. Подлá жизнь!

– Давай жребий бросим, – предложил его собеседник, – один травится, другой продает его работы. А на том свете угольками рассчитаемся.

– Ну так как же, ребята, а? – бодро продолжала я. – Сохранились у кого-нибудь картины Алтухова?

– Не помню, чтобы кто-то вообще выражал желание их иметь, – пожал плечами низкорослый небритый молодой человек. За ухом у него была заложена толстая белая папироса. – Вадим Алтухов художник-то был, собственно говоря, посредственный. А ваша миллионерша замужем? Может, она меня усыновит?

– Ей нельзя никого усыновлять, она глухонемая, – отмахнулась я. – Ну так как же, ребята, а? Может, адресок подскажете, где мне хотя бы пару его полотен посмотреть? Подумайте, не жмитесь, проявите уважение к памяти покойного!

– Так вы бы к матери его обратились…

– Мать не дает! Отказывается продавать память о сыне. Поэтому старая грымза, миллионерша эта, и обратилась к посредникам, то есть ко мне: найди, говорит… то есть мычит… найди, мычит, друзей молодого гения, поищи его девушку, у этих-то наверняка сыщутся какие-нибудь… хотя бы эскизы его, наброски!

– Может, у Шурки что-то хранится? – неуверенно предположил художник, недавно строивший планы собственной зловещей смерти.

– У Шурки? – живо обернулся к нему Антошка.

– Ну да, у Шурки Мазуркевич. У Шурки – у Шурки, точно, может, что-то и сохранилось. Они с Вадимом крепко… дружили.

– Так где же его найти, этого… Шурку? – Я намеренно употребила это имя в мужском роде.

– Вон, видите павильон, где багеты делают на заказ? Там и ищите. Шурка мерки снимает и заказы оформляет, если будет в хорошем настроении… хотя это вряд ли… поможет, чем сможет. Но я бы на месте Шурки, – обратился наш собеседник к своему соседу, – не торопился бы! Раз его картины начали так дорожать, то и дальше уже не подешевеют. А наоборот! Интересно, вообще, – повернулся он к третьему коллеге, – вот иногда Алтухов и сам не мог объяснить, что такое на его «шедеврах» намазюкано. А после смерти – гляди-ка, специалисты разобрались!

– К Шурке так к Шурке, – вздохнула я и направилась, ведомая Антоном, в сторону указанного мне ребятами павильона.