Тельняшка математика - Игорь Дуэль

– Здравствуйте, Марк Ефимович! Господи, как же хорошо, что вы приехали! Как я вам рад!

Но он не встал мне навстречу, и рука моя, протянутая к нему, зависла в воздухе без ответного пожатия.

– А я не рад! – выкрикнул он. – Совсем не рад. И уж если речь пошла об эмоциях, то я – более того – совсем бы не хотел вас видеть.

По инерции я еще улыбался, а он орал прямо в лицо.

– Я отмечал ваше моральное падение. Сколько раз предупреждал, пытался удержать, но вас так и тянуло в грязь, словно магнитом. Вы, вы… – взвизгнул, он вскочил: – Как вы можете в глаза мне смотреть!

Я почувствовал, как кровь бросилась в лицо.

– Марк Ефимович, – сказал я как можно спокойнее. – Есть слова, которые невозможно забыть. Их не спишешь потом ни на какое возбуждение. Прошу вас: остановитесь, выслушайте меня. Я не знаю, какой вы располагаете информацией. Подумайте, ведь она может быть ложной!

Ренч саданул со всей силой кулаком по столу.

– Он еще выворачивается! Мне не нужны ваши оправдания. Информация у меня самая точная. Своими ушами слышал. Только что звонили из уважаемого журнала. Заместитель редактора. Там очень ждут статьи – вашей с высокопоставленным соавтором. Вы обещали ее вчера. Они крайне встревожены. Статья идет в уже сверстанный номер. Вот какая спешка! Какой почет! Все, чего вы так жаждали! Вот вам информация!

– Это ерунда, Марк Ефимович!

– Замолчите! Хватит! Я скорее пойму женщин, которые торгуют своим телом, чем ученых, торгующих своими мыслями. Вы хуже шлюхи. Вам все было дано. А вы вместо того, чтобы работать, искали в мое отсутствие себе покровителя. И нашли. Ну уж нашли…

Ренч задохнулся и замолк, судорожно ловя ртом воздух.

– Марк Ефимович! – сказал я четко. – После того, что здесь было произнесено, я ни при каких условиях не смогу остаться в вашей лаборатории.

– Ах, он еще делает благородные жесты! Не сомневаюсь – ваш соавтор уже подыскал тепленькое местечко. Не задерживаю. Можете считать себя свободным…

Он что-то еще кричал, но я его уже не слушал. Сел за свой стол, достал лист чистой бумаги и тут же написал заявление об уходе. Ренч еще продолжал фонтанировать, когда я подошел к нему со своим заявлением:

– Подпишите.

– Пожалуйста!

Он отстранил мою ручку, достал свой фломастер и вывел с необычной для него четкостью: «Согласен освободиться от Булавина немедленно». Расписался и поставил число.

– Прошу! – сказал он, швыряя заявление. – Человек аморальный не может быть ученым.

Я подхватил листок и, не прощаясь, вышел. Вопли Ренча были слышны даже в дальнем конце коридора.

Больше ни волнения, ни раздвоенности я не испытывал. Мне было совершенно ясно: надеяться не на что, и только одним я был озабочен – довести поскорее эту тошную процедуру до конца.

Взяв такси, я быстро добрался до основного здания института и пошел сразу к Большому.

Молоденькая его секретарша, увидев меня, вскочила с радостным трепетанием:

– Вас давно ждут. Просили немедленно доложить, если появитесь. Сейчас ученый совет, но мне сказано, чтоб вызвала для вас. Посидите, пожалуйста, я мигом.

Большой, и правда, не заставил себя о ждать. Даже запыхался, так спешил.

– А, молодая поросль, – прохрипел он, улыбаясь. – Проходите, проходите.

Когда закрылась дверь кабинета, он, резко изменив тон, рыкнул:

– Ну что, одумались? Так-то оно лучше.

Я сел на стул возле его стола, расстегнул портфель и вытащил заявление:

– Подпишите!

– Что это?

– Там все написано.

Он надел очки, прочитал внимательно текст и вдруг хихикнул:

– Судя по этой бумажке, вы здорово поцапались с Ренчем. Лихо же вы перерабатываете информацию. Правильно! Смена ставок.

– Я прошу освободить меня от работы в институте. Неужели не ясно?

– Что? Очередной донкихотский трюк?

– Подпишите заявление!

– Где вы хотите работать? Назовите лабораторию, должность. Как только статья будет в журнале, все получите.

– Я хочу уволиться по собственному желанию.

– Хватит идиотничать! – заорал он. – Меня трудно вывести из терпения, но вам это удалось. Говорите, в конце концов, что вам надо?

– Подпишите заявление!

– А дальше? Что дальше?

– Это уже мое дело.

– А если не подпишу?

– Подпишете!

– Почему вы так уверены?

– Потому что если вы откажетесь подписать, я пойду ко второму заму или к директору. Меня начнут расспрашивать – и я могу сказать кое-что вам невыгодное.

– А если подпишу – делу конец?

– Естественно!

– Нет, конца не будет. Тут вы заблуждаетесь. Вы знаете, что своим уходом мне здорово насолите. А я мстительный. Я вас с таким хвостом из института выпущу, что вам трудно придется. Конечно, математики сейчас в дефиците, но вам от этого легче не будет. Такой звон будет устроен, что вас в самый занюханный институтишко не возьмут. А уж о кандидатской и думать забудьте, пока я жив.

– И все-таки подпишите!

– Хорошо! – сказал он со зловещей расстановочкой. – Уговаривать не люблю! Но помните: я слов на ветер не бросаю.

Он взял ручку, занес ее над заявлением:

– Ну, может, одумаетесь?

– Подписывайте!

Большой вывел несколько букв и швырнул заявление мне через стол.

– Любопытный эксперимент! Даже интересно посмотреть, как будет складываться ваша жизнь.

– Поздравляю! – воскликнул я, уже стоя в дверях. – На старости лет в вас проснулся ученый! К эксперименту потянуло. Может быть, хоть о его результате напишете, наконец, сами – без соавтора?

– Проваливайте! – закричал Большой.

Это было последнее напутственное слово, которым меня проводил родной институт.

За первый день плавания мы прошли весь канал имени Москвы и под вечер вошли в Волгу. Ночевать должны были в Дубне. Я собирался побродить по городу, а может и забрести к сокурснику, который здесь работал. Но, когда мы в сумерках подошли к городу и среди леса возникли высокие дома, многоцветные огни рекламы, караванный капитан приказал в мегафон, чтоб швартовались не к Дубне, а к противоположному темному берегу. Многие ребята, хватив лишнего в канун отхода, весь день мечтали о дубненском пиве. На берегу капитана осадила толпа недовольных моряков. Караванный был высоченный молодой парень. Он стоял перед ребятами в тенниске, обтянувшей могучую грудь, поигрывая бицепсами, шутил, теребил короткие, стриженные ежиком волосы. Разговора Караванный всерьез не принимал. Наконец, кто-то из ребят обиженно пробубнил: