Дэмономания - Джон Краули

И возникло чувство, которое Сэм уже научилась узнавать, хотя в промежутках о нем пока еще не помнила: оно предшествовало прыжкам. Некий привкус в воздухе, в каждом вдохе и выдохе, который однажды Сэм опишет подобным ей людям, и те сразу скажут: «Да, точно, оно самое», но, кроме них, никто, даже мама, не научится распознавать; однажды Сэм скажет так: «Словно я стала огромной, размером со всю вселенную, а рука моя где-то на другой планете, — (та самая рука, которой сейчас она вынимала из темной берлоги обитавший там потертый бархатный мешок с чем-то увесистым внутри), — и все во вселенной, как бы далеко ни находилось, теперь рядом со мной — и все-таки невероятно далеко»: таким было само чувство, но не его привкус, тот, который она ощутила сейчас.

— Она тут недалеко, — говорила мать. — Можешь поговорить с ней.

Сэм слезла на пол и отошла к дальнему краю комода, где мать не могла ее увидеть из зала, и вытряхнула содержимое мешочка себе на колени. Ей вспомнилось, как однажды она вытряхивала из вязаной шапочки забравшегося туда котенка; похожее ощущение: словно живое существо, не зная пути, тычется, пытаясь вылезти наружу, и вот выбирается, с облегчением и радостью, на свет.

То был шар из серо-бурого кварца, почти без изъянов, только цепочка пузырьков вела к маленькой туманности почти точно в центре — шрам от раны, полученной в детстве, во время роста, тысячи лет назад. Впервые она увидела его вечером того дня, когда Бони положили в землю, — дня, проведенного с миссис Писки: ее не пустили ни в церковь, ни на кладбище, посмотреть, как его положат, хотя она тоже дружила с Бони. Она незаметно спустилась по лестнице и с площадки видела, как мама достала из тайничка мешочек, выкатила шар на ладонь и долго смотрела на него в вечернем полумраке комнаты.

Вскоре после этого Сэм сама достала его и посмотрела так же, как смотрела мать; она заинтересовалась, но не удивилась. А вскоре после этого у нее случился первый прыжок: так она называла приступы, потому что ей казалось — она мгновенно перескакивает оттуда, где только что была, туда, где оказывалась (на руках матери, на полу, в другой комнате).

Она подняла шар обеими руками. Словно планета кружится в неимоверной дали, но и голова огромная, и руки тоже, так что шар не дальше обычного мяча и в то же время — на другом краю вселенной. Она заглянула в кристалл.

— Мой стародум, — произнесла она вслух. Наверное, сейчас опять прыгну, подумалось ей. В шаре все было как всегда: ее неизменный дом, прежнее жилище. Нет, не совсем так, что-то изменилось: кто-то посмотрел на нее оттуда.

— Сэм? — позвала мать. — Сэм?

Кто там? Кто выглядывает? Она приблизила лицо к шару, зрачки съехались, и привкус заполонил рот; но чем ближе был шар, тем меньше становился дом. Кто шевелился в той комнате?

— Выходи, — сказала она. — Выходи.

«Я снаружи, — ответил доктор Джон Ди. — Это ты должна выйти».

Но дитя, златокудрая девочка в кварцевом шаре, который он держал, промелькнула и исчезла, словно услышала зов, раздавшийся откуда-то сзади, исчезла, не сказав более ничего. Доктор Ди еще подержал шар на растопыренных кончиках пальцев, повертел так и сяк, но тот был пуст.

«Всё, нету», — прошептал он.{49}

Именно в этом камне из серо-коричневого кварца впервые в его дом явился дух: одно из духовных существ, расположения которых Джон Ди долго перед тем искал и умолял их явиться; годами бесплодно пытался привлечь кристаллами, кольцами и зеркалами, — так пчеловод завлекает пчел медовыми горшками — все безуспешно, пока он не поставил эту сферу перед молодым Эдвардом Келли и не спросил его, что он там видит.

Та, первая, оказалась пухлым младенцем{50}, девочкой с золотистыми глазами, держащей в ручонках, как игрушку, другой прозрачный камень. Так описал ее Эдвард Келли, который один мог ее видеть. Потом она долго не приходила и появилась повзрослевшей на несколько лет; хотя прошло лишь несколько месяцев, она уже выглядела семилетней. Она вышла из камня{51} и стала разгуливать по комнате (видеть ее все еще мог один только Келли) среди груд книг и бумаг, похлопывая их ладошкой. В этой самой комнате, где он жил тогда мирно и счастливо. И то, что теперь ее здесь не было, ударило Джона Ди будто ножом: словно она и правда провела детство здесь, дитя плоти его, игравшее с двумя взрослыми.

Он отложил опустелый шар. Может быть, в нем оставался лишь последний проблеск былой силы, дремавшей здесь, покуда он путешествовал и трудился в заморских странах; когда же он вновь отыскал и взял его в руки, шар испустил последний сохранившийся отблеск жизни, все, что в нем оставалось от нее. Если это вообще была она.

Выходи, сказало ему дитя. И ничего более.

Когда они с Эдвардом Келли смотрели здесь в кристалл, сам он ничего не видел, ни в этом шаре, ни в каком другом: только записывал видения Келли. Теперь же, когда он обрел прозорливость и мог разговаривать с духами, они бежали его, и камни теряли свою силу один за другим.

В новом, прозрачном кристалле, подаренном ею же, она отправилась с ними в странствия и в далекой Праге достигла зрелости. Из младенца в женщину — за какое время? Джон Ди вспоминал прожитый срок и никак не мог посчитать; времени прошло немного, но казалось — целая жизнь. Шесть лет? Недолго:{52} но за эти годы мир кончился и начался сызнова.

Она говорила им: не дрогните, не бойтесь, отдайте все, что имеете, а когда отдадите все, с вас еще спросится. И он не дрогнул. Когда она (называвшая себя Мадими) приказала ему оставить дом и страну и пуститься в странствия вместе со всей семьей, он послушно и быстро сложил сундуки и отбыл ночью, словно за ним гнались судебные приставы. Она обещала польскому князю Альберту Ласки избавление от долгов и тяжких забот, и Ди заверил князя, что духи, привлеченные в шар, могут выполнить обещание, но они для него так ничего и не сделали; в Польше Джон Ди поставил на карту свое доброе имя, заслуженное многолетними научными трудами, и репутацию одного из ученейших людей Европы, и получил аудиенцию польского короля Стефана, великодушного человека, чтобы духи могли поговорить с ним, но они, как недоученные собаки, отказались явиться и показать свои трюки.{53}

Она обещала, что ему откроют то, чего никогда не ведал ни один человек, и то, что некогда знали все, впоследствии же забыли, и то, что ангелы показали Адаму в раю до изгнания, — знания, возвращение которых человеку означало бы конец света и начало нового мира.

Исполнила ли она это? Не исключено. То, что он узнал, могло оказаться той самой обетованной мудростью превыше всякой цены, а могло — и расхожей истиной, притчей во языцех, или шуткой, или младенческой уверткой.

Кроме того, она обещала, что научит его делать золото; лишь этого ждал Эдвард Келли от духов, с которыми беседовал; и в Праге она открыла им тайну. В доме императорского лекаря доктора Гаека, Тадеуша Гагеция{54}, на Золотой улочке, — Доме Зеленого Кургана, самом большом из крошечных домиков с огромными трубами, что лепились к краю Оленьего рва: здесь с золотом работали, проверяли его на чистоту и ковали: сотворяли или уверяли, что сотворяют.