Литературный призрак - Дэвид Митчелл

Я так и не позвонил ей. А что я мог сказать?

Чья-то могила. Надгробие обращено к морю. Солнце стоит высоко и палит нещадно. Снимаю галстук, вешаю на сук. Нечего и пытаться разобрать имя того, кто покоится здесь. Самая дикая в мире система письма состоит из тысяч иероглифов. Я знаю пять: алкоголь, гора, река, любовь, выход. Иногда я думаю: эти иероглифы и есть настоящие китайцы. Живучие, они уцелели на протяжении веков, хитрые, они прячут свой смысл за внешней похожестью друг на друга, чтобы дурачить иностранцев. Устойчивые ко всяким воздействиям извне. Сам Мао не смог одолеть собственный язык и подвергнуть его реформе.

Теперь я спускаюсь по склону. Остались позади быстрые ручьи, заросли, полные птичьего щебета, бабочки с большими, как блюдца, и полосатыми, как зебра, крыльями. Два или три раза я терял тропинку, и два или три раза она сама находила меня. Это напомнило мне, как я бродил по Национальному парку в Уэльсе. Сколько времени пройдет, пока поймешь, что везде все одинаковое. И женщины тоже.

На этот раз тропинка пропала окончательно. Нужно возвращаться, глядя под ноги, продираться через колючие заросли и густую траву. Я присел на землю и посмотрел прямо перед собой. Видно, как строят новую посадочную полосу для аэропорта на искусственном, насыпном полуострове. Ползают крошечные бульдозеры. Струйки пота текут у меня по спине, по груди, по животу, под животом. Брюки прилипли к бедрам. Стоило бы принять таблетки, но они в кейсе на дне залива.

Интересно, пошлют кого-нибудь искать меня? Мина, наверное. Сама Аврил сейчас, конечно, занята — шарит по моему жесткому диску, а Тео Фрезер стоит у нее за спиной. Как далеко они зайдут? Все эти письма из Петербурга, семи- и восьмизначные суммы переводов, куда только не…

Если вы никогда не жили под одной крышей с призраком, вам очень трудно представить, каково это. Вы, наверное, думаете, что человек круглые сутки ходит сам не свой, в страхе и напряжении, и хватается за телефон, чтобы позвонить экзорцисту. Ничего подобного. Скорее это похоже на то, будто рядом живет очень независимая кошка.

Последние несколько месяцев я жил с тремя женщинами. Одна была призраком, а сейчас стала женщиной. Другая была женщиной, а сейчас стала призраком. Третья была призраком и останется призраком. Но эта история совсем не про нее. Призрак находится в тени, где ему и полагается быть. Если призрак выходит из тени, он становится человеком.

Мы с Кати возвращались с какой-то дурацкой корпоративной вечеринки. Вместе вошли в вестибюль, я поставил на пол кейс, проверил почтовый ящик. Вынул несколько писем. В лифте надорвал конверт и тут вспомнил, что забыл кейс внизу. Когда поднялись на четырнадцатый этаж, Кати вышла, а я поехал вниз. Взяв кейс, поднялся наверх и, когда двери лифта открылись, увидел, что Кати по-прежнему стоит на площадке перед квартирой. Я сразу понял: что-то стряслось.

Кати дрожала, белая как мел.

— Дверь заперта. Изнутри. Изнутри.

Грабители? Не успели уйти?

Мы оба знали — грабители ни при чем.

Она вернулась.

Понятия не имею, как я сообразил, что делать. Я достал из кармана ключи и погремел связкой. Потом резко толкнул дверь.

Она распахнулась в темноту квартиры.

За всю ночь Кати не сказала ни слова, хотя не спала — я это чувствовал. Оглядываясь назад, думаю, что это и было началом конца.

Ну вот, я спустился по склону.

Мимо едет автобус — набит битком, как обычно. Люди глазеют по сторонам. Черт подери эту их китайскую манеру в упор пялиться на тебя! Это так невежливо! Подумаешь, европеец загорает в костюме. Возвращается в будний день с прогулки в горы. Что особенного? Никогда раньше не видели, что ли?

А солнце-то, солнце! Удар как у боксера. Того и гляди отправит в нокаут. Снова пролетел вертолет, наполнил долину гудением. Давно надо было побывать в этих местах. Меня ждали, а я не сделал ни шагу навстречу. Только мотался туда-сюда, в офис и обратно на этом чертовом пароме через реку Стикс.

Интересно, а где живет горничная? В Коулуне или в каком-нибудь из новых районов? От порта до дому добирается на автобусе или ловит машину. Все приличные магазины остаются далеко позади. В подобном районе, наверное, живет и Мин. Узкие улочки. Стены зданий до пятнадцатого этажа заляпаны вывесками — грязные мастерские, стрипклубы, пункты обмена валют, ресторанчики и бог знает что еще. Вверху огрызок грязного неба. Шум, конечно, никогда не затихает. В головах у китайцев, должно быть, есть какой-то звуковой фильтр: в этой какофонии они умеют выделить только ту партию, которая их интересует. Такси, дешевые плееры, пение из храмов, спутниковое ТВ, завывания продавцов, усиленные мегафонами. Чем дальше идешь, тем сильнее становится запах грязи, мочи и дим-сума[39]. В подъездах маячат личности, которым давно пора побриться и сменить рубашку, — предлагают наркотики. Карабкаешься вверх по лестнице (лифты в таких местах вечно не работают), там в крошечной квартирке ютится семья из семи человек. Они бранятся, смотрят телевизор, пьют. Даже не верится, что я работаю в этом же городе. Даже не верится, что в районе горы Виктория здания похожи на маленькие дворцы. Где-то там, наверное, японский парнишка сейчас восстанавливает пострадавшие от перелета биоритмы. А его девушка подает ему на серебряном подносике чай с лимоном. Или нет, скорее всего, ее горничная подает ему чай с лимоном. Интересно, как они познакомились? Ужасно интересно.

Каждый город состоит из множества городов.

Когда я впервые прилетел в Гонконг — еще без Кати, она прилетела позже, — мне дали один день, чтобы я оправился от джетлага. Я чувствовал себя прекрасно, поэтому решил воспользоваться выходным и осмотреть город. Я куда-то заехал на трамваях, и меня охватил ужас от нищеты вокруг. Передвигаясь по подвесным дорожкам, я чувствовал себя спокойно только в окружении деловых костюмов и кейсов. В вагончике фуникулера я поднялся на вершину горы Виктория. Тут прогуливались жены богачей, няни с ребятишками, парочки подростков, разглядывающие другие парочки. С прилавков на колесиках — такие сооружения мой отец называл базарными тачками — торговали путеводителями, кокосовыми орехами, пакетиками с легкими солеными закусками, которые так обожают китайцы и индийцы. На одном лотке нашлись путеводители на английском и открытки с видами, я купил несколько. Неожиданно груда тряпья у прилавка зашевелилась и что-то протявкала по-китайски. Оттуда высунулось сморщенное грязное лицо и с омерзением уставилось на меня. Меня передернуло. Продавец рассмеялся и сказал:

— Не бойтесь, он безобидный.

Нищий захрипел и повторил свои слова, только медленнее и громче.

— Что он говорит? — обратился я к продавцу.

— Просит милостыню.

— Сколько ему нужно?