Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости - Николай Коняев

“О чем молится, о чем просит эта бывшая Царственная Семья? Что она чувствует?” – спрашивал я себя.

Монашки запели: “Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение…”

Вся семья Николая II становится на колени и усердно крестится, за нею падают на колени и все остальные. В то время мне казалось, что вся семья бывшего царя искренно отдается религиозному чувству и настроению»[213].

В книге Н.А. Соколова приведено свидетельство полковника Кобылинского, что «Панкратов сам лично не был способен причинить сознательно зло кому-либо из Царской Семьи, но тем не менее выходило, что эти люди ей его причиняли. Это они делали как партийные люди. Совершенно не зная жизни, они, самые подлинные эсеры, хотели, чтобы все были эсерами, и начали приводить в свою веру солдат»…

В этом свидетельстве очень важны слова о партийности.

То ли из любопытства, то ли из тщеславия Панкратов постоянно искал неформальных контактов с Царской Семьей, но и при этом, даже в задушевных разговорах, никогда не отступал он от своих партийных принципов и заученных схем.

Эти принципы и разрушали все хорошее, что хотел сделать Панкратов…

Не напрасно Николай II прозвал его «маленьким».

«Маленький» тут еще и тотемическое название некоей бесовской силы русской революции, сидевшей и в Василии Семеновиче…

– Какова подготовка детей? – обеспокоенно спросил однажды Панкратов у Клавдии Михайловны Битнер.

– Очень многого надо желать! – понимая, что хочет от нее услышать товарищ комиссар, ответила Клавдия Михайловна. – Я совершенно не ожидала того, что нашла. Такие взрослые дети и так мало знают русскую литературу, так мало развиты! Они мало читали Пушкина, Лермонтова еще меньше, а о Некрасове и не слыхали. О других я уже и не говорю. Алексей не проходил еще именованных чисел, у него смутное представление о русской географии. Что это значит? Как с ними занимались? Была полная возможность обставить детей лучшими профессорами, учителями – и этого не было сделано.

– Что же их больше всего интересует и интересует ли что; может быть, в них все убито дворцовой жизнью? – спросил Панкратов.

– Интересуются положительно всем. Они очень любят, когда им читаешь вслух. А вам, Василий Семенович, должна сказать комплимент: им очень нравятся ваши рассказы о ваших странствованиях…

– Вы прочитайте им вслух Некрасова «Русские женщины» и «Мороз, Красный нос», – предложил Панкратов.

На следующий день Клавдия Михайловна доложила, какое потрясающее впечатление произвели на всех детей поэмы Некрасова.

– Все слушали. Даже бывший царь и Александра Федоровна приходили. Дети в восторге. Странно… Как мало заботились об их развитии, образовании.

– Но что же вы скажете, Клавдия Михайловна, о ваших занятиях? Идут успешно?

– Алексей не без способностей, но привычку к усидчивой работе ему не привили. У него наблюдается какая-то порывистость, нервность в занятиях. Что же касается Марии и Анастасии, то метод, какой применялся в занятиях с ними, не в моем вкусе…

Панкратов кивал.

Слова учительницы подтверждали его наблюдение, что Царская Семья «задыхалась в однообразии дворцовой атмосферы, испытывала духовный голод, жажду встреч с другими людьми, но традиции, как гиря, тянули ее назад».

Удивительно, но эта очевидная заинтересованность Панкратова в перевоспитании царских детей каким-то образом перемешивалась с почти садистским попустительством притеснению их со стороны Александра Владимировича Никольского.

Что же делал «этот смелый и бескорыстный друг», как называл его сам Панкратов?

«Взрослый человек, – рассказывала Александра Александровна Теглева[214], – Никольский имел глупость и терпение долго из окна своей комнаты наблюдать за Алексеем Николаевичем и, увидев, что он выглянул через забор, поднял целую историю».

«Он, – подтверждает Е.С. Кобылинский, – прибежал на место, разнес солдата и в резкой форме сделал замечание Алексею Николаевичу. Мальчик обиделся на это и жаловался мне, что Никольский “кричал” на него.

Столь же невозмутимо относился Василий Семенович и к мерзким издевательствам над детьми солдат, которых сам и “образовал”. В своих воспоминаниях он говорит, что по отношению к узникам “поведение отряда было почти рыцарским”.

Каким-то удивительным образом в это рыцарство входила яма для отбросов, выкопанная солдатами прямо под окнами княжон и Александры Федоровны, и те отвратительные по цинизму надписи, которыми покрывали солдаты доску детских качелей.

Еще меньше щадили “обучаемые” Панкратовым солдаты чувства самого государя.

Они вдруг перестали отвечать на приветствия государя. Однажды государь поздоровался с солдатом: “Здорово, стрелок!” – и в ответ услышал: “Я не стрелок. Я – товарищ”.

Однажды государь надел черкеску, на которой у него был кинжал, и солдаты немедленно потребовали, чтобы государя обыскали.

– У них оружие! – кричали они. Потом солдаты вынесли решение, чтобы снял офицерские погоны и государь…»

И снова поражаешься мужественной сдержанности государя.

Какая мудрость требовалась ему, что успокоить детей, подвергающихся хамскому обращению, какая сила требовалась, чтобы не сорваться, когда его унижали на глазах детей! А ведь к этому и подталкивали его и солдаты, и Никольский, и сам Панкратов… Им хотелось, чтобы вчерашний император стал смешным и жалким в бессильной ярости.

Государь выстоял.

Поразительно, но и на фотографиях, сделанных уже в заключении, мы видим человека не только не потерявшего ничего из своего достоинства, но, более того, еще более укрупнившегося, человека, стоящего неизмеримо выше всех своих мучителей…

И чему он учил сына?

Истории…

Но что такое учить истории наследника престола, когда свой урок в это время дает сама история?

«17 ноября. Такая же неприятная погода с пронизывающим ветром. Тошно читать описания в газетах того, что произошло две недели тому назад в Петрограде и в Москве!

Гораздо хуже и позорнее событий Смутного времени.

18 ноября. Получилось невероятнейшее известие о том, что какие-то трое парламентеров нашей 5-й армии ездили к германцам впереди Двинска и подписали предварительные с ними условия перемирия!»

Мы знаем, что и для великих княжон, и для царевича Алексея жизнь в Тобольске, в этом отгороженном дворе с небольшим садом, в окружении всегда одних и тех же людей, была поразительно скучной.

Об этом и княжны, и царевич писали в письмах, но при этом никаких вспышек протеста, противоречия родителям, на которые, может быть, сам того не понимая, и подвигал их В.С. Панкратов, с их стороны не было.