По ту сторону рассвета. Книга первая. Тени сумерек - Берен Белгарион

— Значит, ты думаешь, что Валар послали тебе это видение, чтобы отнять всякую надежду?

— Всякую ложную надежду…

— Но тогда где же истинная?

— Она не нужна. Хурин прав: что бы там ни было, нужно просто биться…

— Вот как… — Лютиэн опустила голову. — Расскажи мне кое-что.

— Что?

— Ту беседу Финрода и твоей родственницы, по которой ты учился письму. Ты ведь помнишь ее наизусть?

— Помнил когда-то… С тех пор прошло много лет, Соловушка… Я почти забыл ее, и… мне будет тяжело.

— Но… я прошу тебя.

Он вздохнул.

— Ладно…

Снова вздохнул, прикрыл глаза и начал:

— И вот вышло так, что однажды весной Финрод гостил в доме Белемира; и разговорился он с мудрой женщиной Андрет, и зашел у них разговор о людях и об их судьбах. Ибо незадолго до того, вскоре после праздника Середины зимы, скончался Борон, владыка народа Беора, и Финрод был опечален. «Горестно мне видеть, Андрет», — говорил он, — «что народ ваш уходит так быстро. Вот ушел Борон, отец твоего отца; вы говорите, что для человека он прожил долго, но я едва успел узнать его. На самом деле, мне кажется, что совсем недавно повстречал я Беора на востоке этого края, однако же он ушел, и сыновья его тоже, а вот теперь и сын его сына…»

Поначалу он слегка запинался и путал вопросы и ответы, но потом голос его зазвучал уверенно, и Лютиэн уловила в нем даже попытку подражать Финроду в образе речи:

— «Но о вас, наших ближайших родичах, мы скорбим куда сильнее. Но ведь в Средиземье все недолговечно, так почему же мы не можем думать, что и ваша краткая жизнь — часть вашей природы? Разве сами вы думаете иначе? Из Ваших слов, из горечи, что слышится в них, я понял, что Вы считаете, будто заблуждаемся», — а затем в голосе его послышались другие краски, полные язвительной горечи, как надкушенная ею луковица:

— «Да, государь», — сказала Андрет, — "я думаю, что вы заблуждаетесь, как и все, кто думает, как Вы, и что само это заблуждение — от Тени. Но что до людей… Одни говорят так, другие — иначе, а большинство, не задумываясь, верит в то, что мир всегда был таким, как теперь, в краткий миг их жизни, и останется таким навсегда, нравится им это или нет. Но есть такие, кто думает иначе. Люди зовут их «Мудрыми», но редко слушают их. Ибо они говорят неуверенно и часто противоречат друг другу — они не владеют бесспорными знаниями, какими похваляетесь вы, эльфы; им поневоле приходится верить «легендам».

Но затем он снова начал запинаться, но не от того, что с трудом вспоминал, что должно следовать дальше (хотя и от этого тоже), а словно бы ему трудно было говорить эти слова:

— «Мы видели смерть, и боимся ее», — возразил Финрод. — «Ведь мы, Андрет, тоже можем умереть; и мы уже умирали. Отец моего отца убит… и смерть его была ужасна, и немало изгнанников последовало за ним. Мы гибли во мраке, в беспощадных льдах, в ненасытных волнах. Мы гибли и в Средиземье — в дыму и пламени… от… от яда и от беспощадных клинков… Феанор мертв, и Финголфин растоптан ногами Моргота…»

— Что? — изумилась Лютиэн. Этого ведь не могло быть, не было в рукописи…

— Я заговариваюсь, — простонал Берен. — Прошу, позволь мне остановиться.

— Нет, говори! Говори дальше!

— Ты… ты ведь… читала это? — догадался он вдруг. — Во время своего пленения в Нарготронде читала это? Тогда позволь мне умолкнуть. Не мучай меня!

— Исцеление порой бывает мучительным. Продолжай.

Он зарычал сквозь зубы, но продолжил:

— «А для чего? Чтобы повергнуть Тень. А если это невозможно — хотя бы не дать ей расползтись по всему Средиземью: чтобы спасти Детей Эру, Андрет, всех детей, а не только гордых эльдар!» — «А я слышала, что вы пришли отвоевать сокровище, что похитил у вас Враг. Но, быть может, дом Финарфина не заодно с сыновьями Феанора. А все же, как вы ни доблестны, я спрошу снова: „Что знаете вы о смерти?“ Для вас это больно, это горько, для вас это потеря — но лишь на время, для вас это малая частица, отсеченная от изобилия, если правда то, что я слышала. Ведь вы знаете, что после смерти не оставите мир и сможете вернуться к жизни. А для нас все по-другому: умирая, мы умираем, уходим — и не возвращаемся. Смерть — это конец всему, невозвратная потеря. И она отвратительна, ибо ее навязали нам…»

Теперь он не подражал речи Финрода вольно или невольно, а говорил взахлеб, скороговоркой, стремясь как можно быстрее покончить с неприятным делом.

— «Ведь если этому верить, тогда… тогда феа, что лишь странница здесь, в Арде, связана нерасторжимым браком с роа из Арды, и разлука для них мучительна, но при этом оба должны следовать своему естеству, не подавляя друг друга. А это значит, что феа, уходя отсюда, должна забрать с собой роа. А ведь это означает, не больше не меньше, что феа сможет вознести роа, своего вечного супруга и спутника, к вечной жизни за пределами Эа, за пределами Времени! А через это Арда — хотя бы часть ее — могла бы не только исцелиться от порчи Мелькора, но даже освободиться от пределов, положенных ей в „Видении Эру“, о котором говорят Валар! Если этому верить, воистину великими были люди под рукой Эру, и падение их — ужаснейшее из всех преступлений… Так вот с чем людские феа сравнивают все, что видят, — видение замысла завершенной Арды, где все живые твари, и даже земли и моря, бессмертны и нерушимы, вечно прекрасны и вечно новы? А может, есть где-то иной мир, а все, что видим и знаем мы, эльфы и люди, лишь знаки, напоминания о нем»?

Тут он снова запнулся и как будто бы проглотил большой ком. Потом уже севшим голосом сказал:

— Дальше я не помню, но помню вот это: «Так вот зачем пришли люди — не последыши, а наследники, завершающие начатое, — выправить Искажение Арды, предвиденное прежде, нежели были они замышлены, и более того — явить величие Эру, возвысить Песнь и превзойти Видение Мира! Ибо Арда Исцеленная будет выше Арды Неискаженной — и все же это будет именно Арда Неискаженная! Ибо разум говорит, что нас ожидает именно это: когда Арда завершится, ей придет конец, а с нею — и всем нам, детям Арды; конец — это когда все долгие жизни эльфов останутся, наконец, в прошлом. И вдруг мне явилось видение Арды Возрожденной: вечное настоящее, где могли бы жить эльдар, совершенные, но не завершенные, жить и бродить по земле, рука об руку с Детьми Людей, своими избавителями, и петь им такие песни, от которых звенели бы зеленые долы, и вечные горные вершины пели, словно струны арфы, даже в том Блаженстве, превысшем всех блаженств…»

И Берен умолк уже совсем, зажмурив глаза, стиснув и оскалив зубы, как будто слова этой давней беседы резали его изнутри.

— Но нельзя же все время петь? — шепотом проговорила Лютиэн. — А о чем бы вы говорили с нами?

— О… — простонал Берен и повалился навзничь, закрыв лицо руками. Та влага, о которой он просил так долго и бесплодно, прорвалась сквозь его ресницы, выкатилась из-под ладоней и, сбежав по вискам, скрылась среди серых и черных волос.