Песочный человек и другие ночные этюды - Эрнст Теодор Амадей Гофман

Как только наступила ночь, Деодатус ушел тайком из своей комнаты. В парке недалеко от дачи он услыхал голоса и быстро прилег за кустами. Мимо него прошли два человека, плотно закутанные в плащи.

— Итак, — сказал один из них, — долго ли еще может протянуть князь, по мнению лейб-медика?

— Да, мой господин, — отвечал другой голос.

— Значит, — продолжал первый, — придется прибегнуть к другим средствам.

Затем слова стали невнятны. Деодатус взглянул наверх; луч месяца осветил лицо одного из говоривших, и Деодатус с ужасом узнал в нем графа Гектора фон Целиса.

Дрожа при мысли, что мрачное порождение ада, убийца, подстерегает его здесь, в темноте, и, охваченный в то же время неудержимой силой страстной тоски, сильнейшего желания, он поспешил вперед. При лунном свете нашел он обвалившуюся лестницу с южной стороны, но остановился в раздумьи, пройдя несколько ступеней и убедившись в полной невозможности продолжать путь среди окружавшей его темноты. Внезапно показался напротив него внутри здания далекий свет. Он вскарабкался не без опасности для жизни до верху лестницы и вошел в высокий обширный зал.

В сиянии любовной нежности, стояла перед ним прекрасная мечта его жизни.

— Натали! — вскрикнул Деодатус и бросился к ногам прекрасной женщины.

Натали прошептала ему в ответ:

— Милый Георг! — и бросилась в объятия юноши.

Слова не нужны были больше влюбленным — взгляд, поцелуй служили языком их сердечного огня.

Наконец Деодатус, объятый безумием непонятного страха и любовного блаженства, воскликнул:

— Ты моя! Моя, Натали! Поверь в меня. Я знаю, мой двойник хотел проникнуть в твою душу, но он столкнулся со мной. Это была только пуля; рана зажила, и я снова живу. Натали! Скажи же мне, что ты веришь в меня; иначе смерть похитит меня на твоих глазах. Я не Георг, но я и есть я, а не кто иной!

— Горе мне, — вскричала Натали, вырываясь из объятий юноши. — Георг, что ты говоришь? Но нет, нет. Это злая судьба смущает твои чувства. Успокойся, будь моим, Георг.

Натали снова раскрыла объятия, и Деодатус обнял ее и прижал к своей груди, громко крича:

— Да, Натали; я тот самый, кого ты любишь. Кто посмеет, кто может отнять у меня это небесное блаженство! Натали, убежим, убежим прочь, чтобы мой двойник не настиг тебя. Не бойся ничего, теперь я его уничтожу!

В это мгновение послышались глухие шаги и по высоким комнатам пронесся зов:

— Натали! Натали!

— Беги, — вскричала девушка, провожая юношу до лестницы и вручая ему лампу, захваченную ею. — Беги, иначе мы погибли. Отец вернулся. Завтра приходи в это же время; я уйду с тобой.

Почти без чувств добрался Деодатус до низа лестницы. Можно было считать за чудо, что он не расшибся на разрушенных ступенях. Внизу он погасил лампу и бросил ее в кусты. Но едва прошел он несколько шагов, как двое людей схватили его сзади, быстро увлекая его за собою, посадили в карету, стоявшую у решетки парка, и увезли бешеным галопом.

По крайней мере час ехал Деодатус; наконец карета остановилась среди глухого леса у избушки угольщика. Из избушки вышли люди с факелами и попросили юношу выйти из кареты. Он выполнил их желание. Пожилой статный господин вышел ему навстречу и с возгласом: «Отец!» — Деодатус бросился к нему на грудь.

— Из сетей коварства и зла, — сказал старый Амадей Швенди, — спас я тебя; я отнял тебя из рук убийцы, мой дорогой сын. Скоро все откроется. Скоро выяснятся такие вещи, каких ты не мог и подозревать.

На следующее утро князь проснулся после тихой, глубокой дремы. Он казался бодрым; болезнь как будто оставила его. С неудовольствием ожидал он прихода врача. Последний был крайне удивлен, когда князь приказал ему своим кротким тоном немедленно привести юношу, спрятанного, как князь отлично знал, на его даче.

Лейб-медик начал было оправдывать свой поступок состоянием здоровья молодого человека, требовавшего покоя и внимательного ухода врача, но князь прервал его, уверяя, что не нужно никаких извинений, так как лейб-медик, сам того не зная, оказал ему величайшее благодеяние. Впрочем, о пребывании юноши князю сообщил только вчера лесничий. Но Деодатус исчез бесследно, и когда князь узнал об этом, он пришел в явное волнение. Огорченным тоном несколько раз повторял он:

— Зачем же он убежал? Зачем убежал? Разве он не знает, что смерть заставляет простить любой обман?

По приказанию князя к нему явились председатель Государственного совета, председатель Верховного суда и двое из членов совета. Двери были тотчас затворены; можно было предположить, что князь составлял завещание.

На следующее утро глухой звон колоколов возвестил жителям Зонзитца о смерти князя, скончавшегося ночью тихо и спокойно после повторившегося с ним нервного удара.

Члены совета и представители власти собрались во дворец узнать последнюю волю князя, так как естественно было думать, что, за неимением прямого наследника, в завещании должны были заключаться указания, как должно было поступить с управлением страной в подобном случае.

Торжественный акт чтения завещания уже начался, как вдруг, точно по мановению волшебного жезла, считавшийся пропавшим без вести младший брат князя вошел и объявил, что он должен быть провозглашен теперь правителем и что всякое распоряжение князя, которое, в каком бы то ни было отношении ограничивавшее права его брата на престол, должно быть признано, не имеющим силы. Вскрытие же завещания может состояться и позже.

Неожиданное появление князя Исидора всем казалось неизъяснимой загадкой, так как никто не знал, что князь Исидор, изменив свою наружность с помощью парика и румян, давно жил в стране неузнанным, а в последние дни ожидал смерти князя в развалинах замка. Вскоре после того, как он покинул княжество Рейтлинген, он принял имя графа Гектора фон Целиса и таким образом совершенно скрыл всякие следы своего пребывания.

Председатель государственного совета, почтенный уже старик, заявил на это князю Исидору, пристально смотря ему в глаза, что раньше, чем объявят последнюю волю князя, он не имеет права призвать его брата за наследника престола. Быть может, в завещании скрыты важные тайны, и по раскрытии их дело примет совсем иной оборот.

Последние слова председатель произнес, значительно повысив голос, и все увидели, что князь Исидор пришел в сильное смущение.

Тогда завещание было вскрыто при соблюдении обычных формальностей, и все, исключая лишь князя Исидора, узнали его содержание с самым радостным удивлением. Князь объявлял, что он на смертном ложе понял всю несправедливость совершенного им по отношению к своей полной добродетели супруге, которую из пустого подозрения в неверности, внушенного ему одним коварным злодеем, вместе с ее ребенком заточил в отдаленный, пустынный приграничный замок, откуда она скрылась, так искусно заметав свои следы, что ее невозможно было разыскать. Сын князя, однако, благодаря Богу, нашелся, так как внутреннее чувство подсказало князю, что юноша, попавший к нему под именем Деодатуса Швенди, был его сыном, когда-то брошенный князем под влиянием дьявольского ослепления. Всякие сомнения в тождественности этого юноши с его сыном мог рассеять граф фон Терни, спасший его сына и живший под именем Амадея Швенди в глубоком уединении на вилле в Люцерне. Конечно, любое сомнение в законности рождения сына князя уничтожалось само собою. Остальная часть завещания содержала выражение глубокого раскаяния и уверения в том, что всякая вражда затихла в его груди, а также прочувствованное отеческое наставление к сыну и будущему правителю.