У времени в плену. Колос мечты - Санда Лесня

заспанным, далеким от всего, что происходило вокруг. Поэтому все были удивлены, когда он, утерев руки рушником, произнес:

— Думы ваших милостей мне весьма по душе...

Караджя, Паладе и Джялалэу обменялись многозначительными взглядами. Николай, ожидая пояснения, тянул пиво из хрустального бокала. Апостол продолжал неторопливо и равнодушно жевать с выражением человека, ни за что не желающего лезть ни в какую политику. Его гораздо больше беспокоило, что на свиней напала чума и они дохнут десятками.

— Его величество Александр-воевода доведет нас всех до беды, — сказал, наконец, великий постельник, объясняя, о чем речь, — унижение и ограбление боярства — сколько можно все это терпеть? Сколько можно терпеть насилие и надругательство?

Теперь все взоры обратились к Николаю, даже Тома Кантакузино, казавшийся совсем разморенным, смотрел на него с ожиданием. Все знали, что, Николай у воеводы — в фаворе, но знали также, что образованному Милеску не по душе замашки Александра, его тирания, жадность и мотовство. И все-таки опасались, что ему не достанет смелости повернуть оружие против божьего помазанника. И собрались все в его отчем доме только для того, чтобы их не вынюхала какая-либо ищейка господаря: будто прибыли проститься с товарищем и дальним родичем. Но дело было не только в этом. У спафария, несмотря на молодость, были широкие связи во всех уездах Молдавии, в серале султана, у патриаршьего престола, во многих столицах мира, христианских и поганских. К тому же давно шел слух о том, что у него завязались тайные связи с вдовою Тимуша, княжной Руксандой, дочерью Василия Лупу, что он просит ее руки; кому же выпадет удача породниться с этим славным владетельным домом, может вскоре и сам заполучить в свои руки княжескую куку и булаву. Даже о выступлении Александра-воеводы в поход на Рашков нельзя еще сказать, не затеял ли это сам спафарий.

Николай раздумывал. Он еще раньше угадал, что бояре что-то задумали. О том же, что существует заговор, тем более — что к участию в нем будут склонять его самого, спафарий не подозревал. Точнее, он не успел об этом даже подумать.

— Я дал клятву верностиего величеству, — сдержанно молвил он.

— Все мы давали ему клятву, — тут же ответил постельник, самоуверенно поглаживая крашеную бороду.

— Все целовали полу его кафтана, — добавил Лошадка.

А Василе Джялалэу издал вздох, шедший, казалось, из самой глубины его чрева:

— Бедняга Алеку Стырча тоже присягал ему на верность.

Тома Кантакузино подобрался, словно еж, оставаясь с виду в полудреме. Апостол в уме подсчитывал павших кнуров.

— Молдаване испокон веков сварливы, завистливы и задиристы, — спокойно проговорил спафарий. — Хотя не одни молдаване, конечно, таковы. Вот вы затеяли сговор против господаря, знаки власти которого мне доверено нести, — повысил он несколько голос. — И надеетесь при том, что я не передам ваших слов его величеству?.. Прошу, угощайтесь, осушайте кубки, не стесняйтесь!..

— Спасибо на добром слове, твоя милость боярин Николай, — проронил постельник, завидев в самой угрозе знаки того, что спафарий вскорости перейдет на их бережок. — Такие вкусные вещи жарятся и варятся только на кухнях ее милости, боярыни Теодоры, очень уж она в том искусна. Напитки же, подобные этим, лишь в погребах его милости боярина Гавриила настаиваются, да продлит его дни господь и дарует ему здоровье!.. А твой пример насчет греческого царя, боярин, не про нас, нечего и думать. Первейшая наша дума, боярин Николай, — о Земле нашей Молдавской...

— Страна содержится в порядке.

— Ну, это как сказать...

— Молдаване, друг Николай, — миролюбиво заметил Паладе, — еще от предков переняли мудрую истину: повинную голову меч не сечет. И научились ее беречь. Молчат и терпят, молчат и прозябают. Когда же лопнет, наконец, у нас терпелка?

— Какие вы все стали храбрые! И какое мне дело до ваших затей!

— Есть до них дело и у твоей милости, спафарий, — заверил его Ион Караджя. — Если занялся пламенем дом соседа, лей немедля воду и на свою крышу.

— Возможно, — кивнул вдруг Николай. — Только не кажется ли вам, что мы пишем вилами по воде и поем песни для глухих?

— У моря волны считаем, — вздохнул Тома Кантакузино, и все с удивлением на него посмотрели: дремота — дремотой, а боярин-то не упустил из разговора ни слова.

— Чего вы от меня хотите? — прямо спросил спафарий. — Откройтесь без боязни. Вы все мне друзья, я никого из вас не выдам. И если смогу, помогу. Говорите же!

— Кхе! — глухо кашлянул Ион Караджя, не ожидавший такого резкого поворота. Уж он-то думал, такие книгочеи никогда не признают откровенно, что думают, а колеблются, выкручиваются, бродят вокруг да около. — Мы и рта не раскрывали бы, боярин Николай, не будь уверены в дружбе и любви твоей милости. Слишком уж остра и опасна сабля, висящая над нашими головами, да не первый день...

— И еще просим: постарайся нам поверить, — подчеркнул Григоре Паладе. — Задуманное нами — на общее благо, не из корысти на то решились.

— Не сомневаюсь, — с насмешливой улыбкой согласился Николай, уж слишком было подозрительно такое у человека, который в тот же самый день давал ложную клятву в диване. — Хотя уж больно ваши милости изволите хитрить. Но это можно понять... Некий муж, тяжко испытанный судьбой, говорил: скользок лед, скользок глинистый и тинистый склон, скользка слава по великой похвальбе, скользка женская верность... Дорожка же, на которую вы вступили, более скользка, чем все, о чем он говорил...

— Нужда, боярин, и не на такую заведет, — заметил Василе Джялалэу, пытаясь справиться с куриной ножкой.

— Так вот что мы думаем, — сказал Ион Караджя. — Безумства Александра-воеводы ведут страну к несчастью. Жалобы достигли уже Порты. У султана же и визиря за нас голова не болит. Насыть их золотом — и на все им будет плевать. Для твоей милости, спафарий, это не новость. Теперь повернемся к Ляшской земле. Там живут уже несколько лет в изгнаньи Константин-воевода Басараб старый, не оставивший мечты вернуться на наш престол. Король, каштеляны и казаки дают ему войско. Дай ему бояре только знак — и завтра он будет у нас, помилует верных,