Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс

Тяжелый воздух июльских сумерек наполнял контору. Мик начал ходить по комнате, крутя очки на согнутом указательном пальце. Как он постарел, подумал Купер, стоявший в темном углу, сложив руки на груди.

Когда Энди примчался по аллее, вспотевший и испуганный, Мик настоял, чтобы они втроем поговорили здесь, а не в доме. В конторе, объяснил управляющий, их не смогут подслушать, а значит, ничто не встревожит ни жену и дочь Купера, ни домашних слуг. Больше всего Мик тревожился именно из-за слуг. Он не хотел, чтобы они сбежали.

Купер согласился с Миком, хотя и не питал таких же иллюзий. Все домашние слуги прекрасно знали о засевшей в округе банде, которая с каждой неделей только разрасталась. Единственным человеком, не осознававшим опасности, была Кларисса.

– Если бы я знал, что обычная поездка может быть настолько опасной, я бы не стал тебя посылать, Энди, – сказал Мик. – Мне очень жаль. Надеюсь, ты мне веришь.

– Да, сэр. Верю.

Купер удивился. Эти извинения, а также ответ на них говорили об огромных переменах, принесенных на плантацию войной.

Мик перестал вертеть очки.

– А теперь давай еще раз проясним. Ты сказал, что на этот раз видел там белых.

– Точно. Двое в форме регулярной армии, темно-серой, и трое в «сером сукне». У тех, что в «сукне» были, форма так себе выглядела, но все равно видно, что военная – то ли своя, то ли украли у кого-то.

Управляющий сказал то, что все и так уже понимали:

– Если к неграм присоединились белые дезертиры, то у нас вдвое больше причин бояться. – Он решительно повернулся к хозяину. – Я почти не сомневаюсь, что они нападут на нас, мистер Мэйн. Это самая большая из плантаций в округе, которая до сих пор работает. Думаю, нам стоит вооружить кого-то из рабов, если, конечно, мы найдем чем. Может, нападение случится не прямо сейчас, но мы должны быть к нему готовы.

– Это единственный выход? – сердито спросил Купер. – Сражаться?

От удивления управляющий на мгновение застыл. Энди не понимал, что значил этот вопрос. Наконец Мик ответил:

– Если вы можете предложить что-то другое, я буду рад послушать.

В наступившей тишине тихо жужжали насекомые. В доме какая-то женщина напевала псалом. Вдали слышались хриплые крики ворон. Энди с тревогой выглянул в окно.

– Хорошо, – наконец вздохнул Купер, признавая поражение. – Я съезжу в Чарльстон и узнаю, можно ли раздобыть какие-нибудь старые винтовки.

– Только, пожалуйста, поскорее, – довольно бесцеремонно сказал ему Мик.

На следующий день в Ричмонде Орри уложил последние из немногих личных вещей, которые они с Мадлен привезли в квартиру на Маршалл-стрит. Все поместилось в большой деревянный ящик, который он забил гвоздями, легко держа молоток в сильной правой руке. Вбивая драгоценные ржавые гвозди один за другим, Орри думал о том, увидит ли он еще когда-нибудь этот ящик после того, как сдаст его на склад. Он склонялся скорее к отрицательному ответу, но его утешало то, что он не один такой. По всему Югу каждый день рушились надежды.

Лишнюю форму и всю экипировку он втиснул в маленький потрепанный сундучок, за который заплатил баснословную цену. Снабдив сундучок листком с необходимой информацией, Орри выставил его на лестничную площадку. Ближе к вечеру появился седой чернокожий возница; его сгорбленная спина была похожа на вопросительный знак. Орри предложил ему чаевые, но тот покачал головой, посмотрел на него грустным обиженным взглядом и понес сундучок вниз по лестнице, стараясь кряхтеть как можно громче, чтобы Орри слышал.

В сумерках Орри надел свою лучшую серую форму, запер комнаты и отдал ключи домовладелице. С небольшим саквояжем, где лежали вещи, которыми Орри не хотел рисковать, – бритва, кусок мыла и две тоненькие книжицы стихов, – он отправился к месту сбора, где его ждал фургон интендантской службы. Им предстояло проехать семь с половиной миль до Чаффинс-Блаффа, где дивизия Пикетта стояла на правом фланге промежуточного рубежа обороны – одного из пяти оборонительных рубежей вокруг Ричмонда.

Возница предложил Орри сесть рядом с ним, но Орри предпочел ехать сзади, рядом с несколькими неподписанными ящиками, своим сундучком, саквояжем и тревожными мыслями. Он с радостью уезжал из Ричмонда, но перспектива службы у Пикетта не прибавляла ему бодрости духа в той мере, в которой он ожидал. Он все еще стыдился предательства Эштон и был потрясен собственной жестокостью к Бенту. А чувство одиночества, возникшее после отъезда Мадлен, точнее было бы назвать отчаянием. Он молился о том, чтобы она благополучно добралась до Вашингтона и продолжала думать, что он по-прежнему остался в относительной безопасности военного министерства.

Орри всегда старался извлекать уроки из пережитого опыта. Он попытался сделать это и теперь, когда все правительство ополчилось на его жену только за то, что у нее чернокожие предки. Этот урок был не новым. Много лет назад Купер говорил о том же, но Орри всякий раз пропускал слова брата мимо ушей, пока эта темная опасная дорога не привела обе стороны к войне.

До этого самого дня Юг был похож на упрямого малолетку, который отказывается учить урок даже после того, как учитель избил его палкой до крови. То, что вело сейчас Конфедерацию к бесславному концу, было тем же, что и создало ее: упрямство, косность, постоянное обращение к прошлому и упорное нежелание меняться.

Да, именно так, думал Орри, чуть вздрагивая при этой мысли. Фатальная ошибка. Твердолобая, воинственная гордость собой.

Примеров тому было в избытке. Юг отчаянно нуждался в солдатах, но тех, кто настаивал на призыве чернокожих, по-прежнему называли сумасшедшими.

А разве права штатов не ставились превыше всего? Разумеется. Как раз поэтому губернатору Джорджии не потребовалось других оснований для того, чтобы освободить от военной службы три тысячи офицеров местной милиции и пять тысяч государственных служащих в придачу. Используя тот же самый предлог, губернатор Северной Калифорнии оставил на складах тысячи мундиров, одеял и винтовок – под лозунгом защиты штата. Такие благонамеренные, принципиальные люди становились опаснее Сэма Гранта.

Орри не был великим философом, но, размышляя о возможных причинах неизбежного поражения Юга, он решил, что нашел еще одну, очень важную, в газетных публикациях, описывающих президентов обеих сторон.

В начале войны и Дэвис, и Линкольн лично руководили военной политикой. Линкольн даже указывал Макклеллану, в какой именно день тот должен выступить на полуостров.

Но огромные потери все же заставили Линкольна пересмотреть свое мнение о себе как о военном стратеге, считающем, что только его мнение о способностях генералов всегда безошибочно. На Капитолийском холме теперь все знали, что в какой-то момент этого года Линкольн согласился, что его возможности все-таки ограничены, и передал управление войной в руки Гранта – человека, который изменил ее ход.

Дэвис же, напротив, так и не научился признавать узость своих взглядов, видеть свои ошибки и промахи, приспосабливаться к новым обстоятельствам, меняться, наконец. Орри снова подумал о Купере. Когда он впервые услышал, как брат сердито доказывал отцу, что главная беда Юга – отсутствие гибкости? Очень давно, точно и не вспомнить.