Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки. Русский героический эпос - Владимир Яковлевич Пропп

и к песням «Илья, Ермак и Калин» и «Илья, Самсон и Калин».

Заглавие «Камское» или «Мамаево» побоище для таких былин необязательно и нехарактерно. Эти заглавия равным образом прилагаются как к песням, в которых после одержанной победы завязывается новый бой, так и к песням без такого осложненного конца. С другой стороны, песни с осложненным концом далеко не всегда так обозначаются, а обозначаются «Илья и Калин-царь». Особое заглавие не служит показателем особой песни.

Не всегда возможно решить, в каких случаях заглавие дано народом и в каких – собирателями. Возможно, что заглавие дано собирателями под влиянием литературного «Сказания о Мамаевом побоище» начала XV века, с которым былина под тем же заглавием не имеет совпадений, кроме общего стержня повествования о нападении и отражении татар. Это разные произведения.

Заглавие же «С каких пор перевелись витязи на Руси» определенно принадлежит издателям. Оно было пущено в оборот писателем Меем для опубликованной им записи этой былины (Кир. IV, 108–115). Долгое время этот текст считался классическим. На нем основывали свои исследования и Орест Миллер, и Веселовский, и Всеволод Миллер, и другие. Этот текст приводился, когда утверждалось, что смысл песен о татарском нашествии – необходимость смирения перед Божьим гневом. Между тем текст Мея оказался если не прямой фальшивкой, то искусственной стилизацией под духовный стих. Стилистический анализ показывает множество ненародных оборотов («Было так – на восходе красного солнышка…», «Видит он…», «Знать, тоскует он по хозяине» и др.); целый ряд деталей невозможен в эпосе (витязи ночуют на распутье трех дорог, чего в эпосе никогда не бывает: на распутье они выбирают себе дорогу), а главное – весь ход событий и придаваемый им смысл явно не народны. Так, в данной записи витязи так пугаются возвращающихся татар («напугались могучие витязи»), что бегут в горы. Это во всем русском эпосе единственный случай бегства русских, и такое нововведение принадлежит не народу, а Мею. Ложная «народность» произведений Мея была установлена Добролюбовым в его рецензиях на «Псковитянку» Мея и на его перевод «Слова о полку Игореве»[196].

Так называемую былину о «Камском» или «Мамаевом» побоище следует рассматривать не как особую песню, а как случай особой версии конца.

Этот новый конец имеется в двух совершенно различных редакциях или вариантах.

В одной из них заметно воздействие духовных стихов, и она имеет религиозно-аскетическую направленность (хотя и не в таких формах, как это сделано у Мея), другая имеет, наоборот, направленность антицерковную, богоборческую.

В первой редакции богатыри, побив всех татар до единого, возвращаются в свои шатры, чтобы отдохнуть и отоспаться, иногда – чтобы попировать. В шатрах на время боя ими была оставлена охрана, которая теперь их встречает. Обычно это два брата. Именуются они различно. Иногда просто говорится «два братца», иногда точнее – «два брата долгополые Лука и Матвей» (Онч. 26), «долгополые поповичи» (Григ. III, 111), «два брата Суздальца» (Тих. и Милл. 8) и др. Подчеркивается, что в бою они не участвовали. Иногда после боя их не могут найти, и похоже, что они не столько сторожили шатры, сколько прятались. Эти два брата теперь начинают хвастать, и это хвастовство имеет роковые последствия. Содержание хвастовства совершенно одинаково во всех случаях:

А бы кто нас может победить нонче?

Кабы было золото кольцо в земле,

Поворотили бы мы матерь-землю.

Как была бы нонче на небо лестница,

Мы пресекли бы всю силу небесную.

(Онч. 26)

Понимание смысла песни зависит от того, как воспринимать это хвастовство. Во многих случаях оно может пониматься только как кощунство, как пустохвальство. Об этом говорят и фигуры хвастунов. Хвастают не участники боя, а те, кто в нем не бывали. Илья Муромец недоволен и выговаривает им:

Вы немалу себе, ребята, шуточку нашутили,

Еще как нам эта шутка с рук сойдет?

(Марк. 81)

Понимание этого хвастовства как кощунства свойственно той редакции, в которой это кощунство рассматривается как грех, за которым следует Божья кара. С этого момента былина в данной ее редакции приобретает религиозную окраску. Происходит чудо. Утром Илья, выйдя из шатра, видит, что вся побитая ими татарская сила ожила. Мало того, кто был разрублен надвое, натрое, восстал вдвойне и втройне.

Еще вышел-де Илеюшка из бела шатра,

А й глядит на орду-силу тогда неверную,

А й стоит сила-орда вся живехонька.

(Марк. 94)

Илья первым бросается в бой и увлекает за собой всех других. Но богатыри, одолевшие татар, побившие Калина или Мамая, не могут одолеть восставших мертвецов.

А как начали рубить силу великую,

А кого секут надвое,

Из того рожается двое же;

А кого секут натрое,

Из того все трое рожается.

(Марк. 81)

Войско врагов все увеличивается. Илья сознает невозможность борьбы:

Уж нам полно, братцы, битися,

Живым с мертвыми дратися!

(Марк. 81)

Вместо того чтобы рубиться с врагом, Илья начинает молиться и каяться, и от этого вся нездешняя сила вдруг падает сама собой.

Как молилися они Спасу Пречистому —

А тут пала вся сила поганая.

(Марк. 81)

Возвратясь в Киев, богатыри расходятся по монастырям и становятся монахами, а Илья после смерти становится святым.

И сделались мощи да святые

Да со стара казака Ильи Муромца,

Ильи Муромца сына Ивановича.

(Гильф. 121)

В других случаях они уходят в горы, пещеры (по-видимому – недопонятое певцами обозначение Печерской лавры в Киеве) или просто окаменевают, что должно служить наказанием за их похвальбу.

Уже этот краткий пересказ вскрывает и происхождение, и идеологию такого прибавления к героической былине.

В эпос вторглась несвойственная ему стихия – вторглись элементы религиозного смирения, церковного учения о ничтожности человека перед нездешними силами.

Причина этому – противоречия крестьянской психологии, основанной на имущественном неравенстве внутри крестьянства, а также на вековой церковной проповеди аскетизма, находившей благодарную почву в наиболее отсталых, темных, забитых слоях крестьянства, людей, оторванных от труда, паломников и нищих, которые вменяли себе свою бездеятельную жизнь в подвижничество. Они распевали духовные стихи, на которые был спрос в полукулацкой и зажиточной среде, связанной с церковью и церковной книжностью. Из этих слоев исходила попытка унизить воинское достоинство русских богатырей, показать их бессилие перед