Девушка на качелях - Ричард Адамс

А Карин безостановочно говорила, вроде бы ни о чем, совсем как тогда, после концерта, но не оживленно, а с каким-то благоговейным изумлением, будто мы с ней сидели на краю высокого утеса и смотрели, как в море погружается огромный алый шар солнца. А потом, нарушив кратковременное молчание, она взяла меня за руку и сказала:

– Ах, я знаю, я ужасная болтушка, милый Алан. Наверное, это от волнения. Завтра мы с тобой поговорим о… как правильно выразиться? О практической стороне дел, да? Но не сегодня. Сегодня произошло слишком много важного.

После ужина случилось странное и жутковатое происшествие. Мы вышли из ресторана и заметили, что чуть дальше по улице, ярдах в тридцати от нас, собралась толпа – человек десять или двенадцать. Все глазели на обочину, где билась крупная чайка, очевидно задетая автомобилем. Несчастная птица истекала кровью, волочила по земле крыло, поджимала сломанную ногу и, судорожно трепыхаясь, вонзала в землю клюв. Неудивительно, что желающих броситься ей на помощь не нашлось. Мне тоже стало не по себе, потому что громадный острый клюв напоминал ледоруб. Вокруг негромко звучало: «Vi må slå den stakkels fugl ihjel» и «Vi kan ikke lade den lide mere»[57], но было ясно, что никому не хотелось этим заняться.

Карин решительно вручила мне свою сумочку и, негромко бормоча: «Undskyld, må jeg…»[58] – протолкнулась между зеваками, наклонилась, обеими руками подняла чайку и без колебаний свернула ей голову. Потом Карин бережно опустила тушку в канаву, подошла ко мне, забрала сумочку, взяла меня под локоть и проследовала дальше с таким видом, будто ничего особенного не произошло.

– Карин, ты изумительная женщина! Я тобой восхищаюсь. Я никогда не решился бы на такое.

– Иногда приходится совершать решительные поступки. Ведь не имеет смысла лгать или притворяться, верно?

– Да, конечно. Но… тебе не было страшно или противно?

– Мне ничего не противно. Абсолютно ничего. Когда я работала в миссии Красного Креста, то… я тебе не рассказывала? Ну, сейчас это не важно. Послушай, завтра утром я приду к тебе в гостиницу. А на службу не пойду. О, а вот и всегдобус… Ах, Алан, – теперь он невсегдобус!

Расставшись с Карин, я вернулся в Эрстедспаркен и в сумерках сидел у озера, разглядывая уток, людей на лужайках и осыпавшиеся с вишен лепестки. Меня покинуло и возбуждение, и вызванное им ощущение нереальности. Сейчас я чувствовал только твердую уверенность и спокойное удовлетворение. Мне, как недавно Карин в концертном зале, не хотелось никуда идти. Мне всего хватало, всего было в полном достатке.

К этим чувствам примыкало стойкое ощущение правильно сделанного выбора. Помнится, я повторял про себя: «В законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь! И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое…»

Во мне долго существовал какой-то изъян, о котором знал и я, и, как мне представлялось, Господь Бог, ожидавший, чтобы я сам сделал шаг к Нему и тем самым обрел всю полноту, присущую Его творениям. Подобные чувства выражают самыми разными способами, потому что их невозможно выразить иначе как образами и метафорами. Однако же я понимал, что в той или иной форме в такие моменты эти чувства возникают в сердцах бесчисленного множества людей, и это радовало. Оказывается, во мне нет ничего странного. Наоборот, я такой же, как и все. Я одновременно возносил хвалу и внимал благой вести, хотя и то и другое было без слов.

Спустя некоторое время, как обычно случается и в горе, и в радости, желания скудельного сосуда, этого благословенного брата Осла, заявили о себе, будто почтенный старый слуга, которому долгие годы верной службы дали право высказывать свои замечания и соображения. «Самое время выпить рюмочку» – «Надо бы прочесть вечернюю газету» – «Хорошо бы принять ванну». Тело – великолепный, неиссякаемый источник удовольствия. Как приятно чувствовать голод, усталость, тягу ко сну. Я с радостью согласился с предложениями своего верного слуги, исполнил их в нужном порядке, а потом лег в постель и уснул безмятежно, как младенец.

– Алан, через год я буду знать абсолютно все о старом фарфоре.

– Конечно же, тебе понравится все изучать, но, боюсь, на это уйдет гораздо больше года. Информации очень много. На самом деле, любимая…

– В общем, мне хватит знаний, чтобы помогать тебе и работать бок о бок с тобой…

– Так вот, на самом деле, любимая – grossmächtige Prinzessin[59], – это совсем необязательно. По-твоему, я женюсь на тебе лишь для того, чтобы обзавестись бесплатной помощницей?

– Конечно. И я согласна. Sie uns selber eingestehen, ist es nicht schmerzlich süβ?[60] Видишь ли, я – Цербинетта, а не Ариадна.

– Цербинетте далеко до твоей сообразительности. Честно говоря, Карин, тебе вовсе не нужно чем-то заниматься, чтобы оправдать свое существование. Разве от орхидеи можно требовать чего-нибудь подобного? Как бы там ни было, я считаю, что ты свое уже отработала. Нет, ты все утро будешь нежиться в постели…

– Ну, в этом я тоже буду помощницей. Я твердо собираюсь нежиться не только в постели, но и в оковах, в руинах, во мраке…

– Уж не замыслила ли ты этим своим поступком, который собираешься совершить, погубить нас?

– Ты же сам сказал, что любишь меня до помрачнения.

– До помрачнения? Когда это я такое сказал?

– Вчера, в парке. Или уже не любишь?

– Люблю тебя до помрачнения? А, до умопомрачения… Ах, любимая! До умопомрачения – это значит бурно, безумно, страстно, до одури… Понятно?

– Ach so…[61] до умопомрачения. Вот почему мне показалось, что это смешно. Но послушай, милый, нам сейчас не до умопомрачения. Надо обсудить практическую сторону дел. Скажи, как нам поступить дальше?

– Послушай, у меня сердце разрывается, но мне надо побыстрее съездить в Англию, рассказать все родным и уладить дела в магазине, а потом я вернусь сюда или куда захочешь. Все это не займет много времени, и я буду звонить тебе каждый день.

– А давай сделаем наоборот, mein Lieber[62]. Ты уедешь, а я улажу свои дела с Хансеном und so weiter[63], а потом приеду к тебе в Англию.