Пес и его поводырь - Леонид Могилев

Продавец брошюрок был несколько вырван из потока сегодняшней жизни. Отлучен. То есть другой работой занимался. Теперь стоит тут который день и ждет Пса, который должен в Кузьмолово проследовать. Впрочем, туда можно попасть на маршрутке, с Просвещения. Можно через Бугры. Можно вообще на такси. Но только есть некоторые предположения. Пес через вот эту самую платформу проследует. А на других возможных направлениях работают другие люди. Есть в этом деле доля авантюризма и удачи. Этот парень совершенно свободно может в Кузьмолово попасть и пропасть там. А потом появиться на другом краю земли. Только не ждет он сейчас никакого подвоха. А от прыжков и перемещений устал. И в этом — шанс охотников. А пока на пассажиров фланирующих продавец поглядывает, в голове его варится всякое. Например, про дверки в зыбкое и неизбежное. Есть время подумать спокойно — нужно это сделать. Потом этого времени может не быть. Не часто удается отдохнуть в «наружке». И так вот со своим народом лицом к лицу столкнуться тоже многого стоит. Во время побоища московского я видел лица. Довелось. Только уже времени утекло тринадцать годиков.

Метрошка и электричка — это тот самый срез, коренной, показательный. Тем более, когда они состыкованы. И вот что в голове наблюдателя этого варится.

«Главный человек сейчас — женщина. Или по русски — баба. Беды начались тогда, когда баба сняла юбку. После этого часть этого племени полюбила штаны, а другая часть так и ходит в одежках до пупа. Только если юбка задрана, это ничего, это естественно. А вот в штанах нельзя. Штаны — для мужиков. Баба должна юбки носить, блюсти дом, детей рожать и так далее. Когда она деньги зарабатывает, это в порядке исключения. Так всегда было. А мужик осевой, которому сейчас лет под сорок, пятьдесят, из жизни выдавливается. Вокруг одна беспрерывная и вялотекущая баба. Делится она на обезьянок, телок и ягодок. Нормальной женщине от общественного транспорта, тем более от метро и электричек в конце так называемого рабочего дня, не хочется жить. Нормальные — разбрелись по норам и тихо вымирают. В офисах их нет. То есть, у нас и офисов нет. То, что наблюдается, это русский вариант мирового сортира. Одновременно очеловеченный и вывернутый наизнанку. Офис, в общемировом понимании, это ничто иное, как подразделение ада. Сидеть вот так в помещении огромном со стеклянными дверями и тонкими перегородками нельзя. Тем более, нельзя сидеть и тыкать в кнопочки на „клаве“, наблюдая на мониторе таблички и графики. Сидеть нужно в кабинетах с толстыми стенами и дверями. Чтобы деревянные рамы и классическая, и популярная музыка в приемнике.

Настанет время, когда вдруг не станет электроэнергии. Не навсегда, а на достаточно длительное время. То есть она будет в жизненно важных местах, но в офисах ее не будет. День, месяц, полгода и более. Что тогда будет с телками и ягодками? Нужно будет управлять распадающимся социумом, на глазах у мирового человечества, занятого своими большими проблемами. Тогда-то вот и будут востребованы остатки недобитого мужского племени. Тех, кто еще умеет слесарить, плотничать, добывать еду и так далее, и так прочее. И приводить в чувство несчастных своих сограждан, сделавшихся ничем иным, как офисною дрянью, пылью маклерской, шелухой девелоперской. Провайдеры, логисты и рекламные менеджеры навыков выживания в том социуме иметь не будут. Разве только вывезти что-то со склада гипермаркета и загнать по хорошей цене. Но там будут конкретные пацаны. Пока с ними не покончит единовременно та власть, харя которой показалась в предрассветном мраке».

Весь этот круговорот здравых и злобных мыслей охотника ускоряется ближе к вечеру.

«Вначале с занятий возвращаются обезьянки.

Это совсем молодые девки школьного какого-то возраста и учатся они не понять на что. То ли в школе, то ли в холодильном техникуме. Больше вариантов не находится. Впрочем, есть еще шейпинг и просто аэробика. Если лето или ранняя осень, то они нигде не учатся, а вместе с юными особями мужеского пола едут на озера или с озер. Озер здесь много. Пиво в баллонах не есть криминал. И черт его знает, чем они занимаются на занятиях или на озерах. Наверное, тем же, что на дискотеках.

Обезьянки еще совсем дети. Они не потеряны, только испорчены. Мобила — непременный атрибут жизни. Если телки живут в сети, то обезьянки — в мобилах. Вместо тетрадки со стихами ребенку впарили мобилу. Обезьянки обожают черные колготки и косметику. Это не грех пока, так, ожидание греха. Предчувствие. Вот проехали они туда или обратно и появились телки. То есть половозрелые обезьянки…

Они смотрят на всех с лукавым превосходством. Эта мимика поймана ими на том, что называется рекламоносителями. Говнище это везде. То есть, носится повсюду. Там и телки, и обезьянки, и ягодки, и дамы разнообразные. Над мимикой этого стада работают умнейшие люди. И если они ничего не нашли лучше, как широко раскрытая пасть телки, это когда восторг от товара или услуги, которая тоже товар, или лукавое превосходство во всех других случаях, то, значит, в этом какой-то глубочайший смысл. Вот когда телка поет и трясет сисярами в телеке, а другая телка берет у нее интервью, то они говорят совершенно одинаково. Интонационные ударения одни, и паузы, и мотивации, и придыхания. Говорит или пляшет. Все едино. Это шаблон. И обезьянки, и телки на платформе говорят и двигаются точно так же, как нимфетки в телеке. Ягодки делают все по-другому. О них после. Они, суки, во многом виноваты. Во всем они виноваты. Если страна рухнула, баба должна сесть на болты дома. Укрепляться и укреплять. Они же, суки, самореализацией занимаются. Вдруг успеют на бабки сесть, на проект какой-то, на член, на другое что… Но об этом потом.

Телки по мобиле говорят меньше, но задушевней. У них уже отношения. Они лукавое превосходство на себя примерили и остались довольны. Комфортно им там. Прелестно. И хочется достичь такого комфортного и прелестного, чтобы рот широко раскрыть и закричать утробно от счастья. Пацаны у них так, для разминки. Чтобы не оплошать с дядей. Потому что оплошаешь, не сядешь на бобы. В офис, за клавишки. За базу данных. Не будет у тебя карьерного продвижения и отпуска в Анталии.

Есть впрочем, еще, снегурочки. Это пока не ягодки, но уже не телки. Это женщины. Совестливые и аккуратные. Не те, которых можно встретить на концертах классической музыки в Консерватории. Это последнее, что у нас осталось. Это женщины, которые понимают, что что-то вокруг не так. Они безупречно одеваются, часто шьют себе сами, они красивы, из них так и прет достоинство провинциального поселка. Это инженерши или технички, постиндустриальные такие матроны. Их аккуратность и тщательность бессмысленна. Все кончилось.»

Самое страшное наблюдение и убойный вывод такого вот мониторинга на стыке города и области, в электричке или «маршрутке», рано утром и часов в семь вечера, когда область едет в город, потому что работы нет — в вагонах отсутствуют мужчины от тридцати пяти до пятидесяти. Они есть, но их как-то непропорционально мало. Есть пенсионеры обоих полов. Куда они направляются в восемь утра, если не на работу? Есть для них что-то посторожить и прибрать. Но то, что называется лукавым словом — рабочее место — принадлежит бабе. Телке, снегурочке, ягодке, обезьянке даже. Офис кормит бабу.