Письма к Вере - Владимир Владимирович Набоков

из Амстердама и послезавтра едет в Бордо – и обратно через Париж в Амстердам) твоего отца, который очень важно, в роговых очках, сидел в своем деловом кабинете. Анюта дала мне (до 13-го) шестьдесят марок и обещала тебе кое-что послать. Страшно голодный, я вернулся домой: там было ужасное волнение – пропал, мол, хотели звонить в полицию. Обед, однако, мне дали: холодный вишневый суп (очень вкусный), мясцо, завернутое в капустные пеленки, и нечто, похожее на засахаренный ананас – оказавшийся реповым компотом. А на столе улыбался беленькой улыбкой дорогой письмыщ. Милый мой, не «рай мне», а просто «опьяни» – и соответственно с этим не «сухари», а «сухарь». Ты хочешь знать, почему «араб» есть «забота» Longfellow? А вспомни-ка стих его: «…and the cares that infest the day shall fold their tents like the arabs and as silently steal away». То-то же. С мехами и «Рулем» – все устрою. Шрифтиш разобрал без помощи ключа (клянусь, – ка, эль, я, эн, у, эс, мягкий знак). Same here, my sweet love…

Пообедав, прилег и ровно час продрыхал. Проснувшись в шесть часов, пошел на теннис. На углу увидел две плотных спины: Анюту и Веревкина, покупавших у лотка кружовник. Играл я до восьми часов. Принял великолепный душ, прилично оделся и к десяти (поужинав: сосиски с картофельным салатом да мясики) отправился к Татариновым, где заседали те восемь человек, которые будут участвовать в «суде», а именно: Айхенвальд (прокурор), Гогель (эксперт), Волковысский (второй прокурор), Татаринов (представитель прессы), Фальковский (защитник), Кадиш (председатель), Арбатов (секретарь) – и маленький я (Позднышев). Было не без юмора отмечено, что в этой компании евреи и православные представлены одинаковым числом лиц. «Суд» произойдет не раньше середины будущей недели.

Сейчас половина первого, мой милый, и я тебя чрезвычайно люблю. Страшно меня радует мысль, что, верно, погодка у вас хорошая. Милый мой, радость, любовь, сердце мое, сладкое мое сердце, набавь еще фунтиков… У меня локоток совсем прошел от солнца – но это, конечно, временно. Целую тебя, мой милый, все возможные и невозможные штучки целую – и потом, очень осторожно – Жизнь моя!

В.

68. 8 июля 1926 г.

Берлин – Санкт-Блазиен

8–vii–26

Вот тебе новая задачка. Сперва пример, вот:

Первым двустишием объясняю целое – составленное из первых и последних букв заданных слов (напр.<имер>, как здесь «Куда грядеш»). Затем объясняю двустишием первое слово («Каир»), затем второе и так все слова. Так вот тебе такая загадка.

Целое

Поляна, домик в розах… Благодать!Вот тут бы, друг, и жить и поживать…1Плод чрезвычайно вкусный – но не дыня;в средине же – парижская богиня!2Великий царь! Здесь кроется донос!О царь, вглядись: здесь ухо есть и нос.3Я в них ходить не очень-то люблю.Предпочитаю хижину мою.4Копейка – вход! Смотрите, шестипалый,весь в волосах, – но в общем добрый малый.5Тронь: острое! Я вижу, трепеща, –Толедо, ночь и блеск из-под плаща.6Не раз царица оживляла ужинуничтоженьем дюжины жемчужин.

Разгадай-ка!

Петушок,

часов около девяти утра звонит из «Руля» Людвига: «Приезжайте, мол, нужно сделать для Гессена перевод на английский яз.<ык> – несколько строк. Срочно, мол». Конечно, я и не подумал приехать, так как в половине одиннадцатого должен был встретиться с Ш.<урой> на Шарлоттенбурге. И встретились мы с ним, и поехали, мой петушок, в Груневальд, и там до часу баловались на солнышке. И то сказать: погода была удивительная, небо – обезумевшая от зноя синева, и песок горячий, как манная каша. Еще на один тон потемнев, вернулся я домой, обедал: телячья котлета и пуддинг с сиропом. Затем около полтора часа поспал и отправился играть в теннис. На обратном пути переменил книжку, пришел восвояси, насладился душем. Получил письмо от С.<лавы> Б.<орисовны>, очень милое. Благодарю и приветствую. Что сказал в среду доктор? Затем ужинал – рано, в семь, – и ел я, мой петушок, яичницу и небезызвестные вам мясики. Поужинав, потек к регенбуржцам, там еще раз поужинал: салат со сметаной, яйцо, чай с малиновым вареньем. Твой отец уезжает завтра. Анюта, покупая сегодня с Софой материю, хотела объяснить Софе, почему материя нехороша, и заговорила почему-то на жаргоне, – чтобы приказчик не понял. Люся потел и неосторожно откашливался – прямо мне в чай. Софа показывала, как у нее загорели руки. Тем временем грянул роскошный дождь, и я вернулся – в половине десятого под одолженным зонтиком и с новенькой, т. е. чистенькой, кэмбриджской фуфайкой под мышкой (я сейчас в сереньких и в новом моем креп-жоржетовом галстухе). В общем, был очень анютный ужин, – и я теперь здорово сыт (впрочем, я всегда сыт, мой петушок, не беспокойся). Горничная здешняя очень мила, но чрезвычайно фамильярна («я расскажу мадам, что вы каждый вечер уходили» и т. д.) и любопытна. Дождь сейчас шпарит вовсю. Вот с такой же силой, как он льет, с такой же влажной и звучной силой, – я люблю тебя, мой петушок… Забыл сказать, что для тебя есть письмо от «Lazarus», но, кажется, нет нужды его тебе препровождать. Получил я сегодня от мамы письмо: Ольга была больна, ее рвало, но теперь все хорошо. Друг Сергея болен тифом. Милый и разноцветный мой петушок, не спеши с приездом слишком, еще пополней, петушок… Я полагаю, что никогда в нашей жизни таких разлук не будет больше, – но вот эту нужно вытерпеть до конца. Хороший мой, тепленький, не могу тебе сказать, как пронзительно-беспрестанно думаю о тебе.

Покойной ночи, мой петушок…

В.

69. 9 июля 1926 г.

Берлин – Санкт-Блазиен

9–vii–26

Романс, сатин, буфет, рама, лопух

мошенник, засов, тина, тишина

одинокий, тура.

Требуется: из этих одиннадцати слов (т. е. из их слогов) составь девять других: 5 – русских поэтов, 2 – формы поэтических произведений, цветок, птица.

Козлок,

утром было пасмурно, поехал к Заку (кстати: он теперь будет лишний раз «заниматься» – в субботу. Деньги брать?), ели крыжовник, читали, затем я покатил в «Руль». Отменил второй экземпляр. «Комната» появится завтра. Все меня поздравляли с рецензией в Совр.<еменных> Зап.<исках> Вернулся домой, на верхушке автобуса. Обедал: печенка и компот из слив. Подремал часок, небо тем временем прояснилось. Выглянул из окна и видел: рыжий маляр поймал в тачку мышку и ударом щетки убил ее, потом бросил в лужу. В луже отражалось темно-голубое небо, быстрые черные ижицы (отраженья высоко летавших ласточек) и колени ребенка, который, присев на корточки, внимательно разглядывал серый кругленький трупик. На маляра я заорал, – он не понял, в чем дело, обиделся, стал яростно ругаться. Я переоделся и пошел на теннис. Хорошо играл: все хвалили. К сожаленью, левый башмак разинул рот: придется завтра отдать починить. Такие-то дела, мой козлик.

Вернулся, вымылся, надел черную пижамку, поужинал: яишница с мясом и картофелем, обычная ветчинка да колбаска. Затем сочинил для тебя новые «волшебные слова» и вот теперь пишу к тебе, мой козлик. Двадцать минут десятого. Обожаемое мое, опять письмыши прекратились… Думал, нынче будет, – ан нет. Я тебя люблю. Я потерял счет моим письмам.

Козлик мой, скоро должен появиться у вас аполлон, Parnassius apollo L., – большая белая бабочка в черных и красных крапинках. Летает на горных полянах, полет вялый; рано утром может быть найдена спящей на клевере. Если увидишь, напиши.

Мой козлик, получила ли ты мою карточку с новым стихом и рисунком? Я тебя люблю. Я сегодня не брился, – лицо так и хрустит под ладонью. Люблю тебя. Вчера (когда шел на теннис) купил бритву, спичек и марок – в новом почтамте на Гайзбергерштр.<ассе> (Винтерфельдовский закрылся.) Все забываю зайти в часовой магазин, – а также – позвонить к Б. Г. Я люблю тебя. Пора опять стричь ногти. Я очень люблю тебя. Козлик мой, ты слышишь, я люблю тебя… Нужно купить новый блок. Люблю тебя. Покойной ночи, мой козлик.

В.

70. 10 июля 1926 г.

Берлин – Санкт-Блазиен

10–vii–26

Кое-что мне еще следует из «Руля» (мало).

Во вторник – 13-го – получаю 150. Из них 50 Анюте, 55 вперед за комнату (до 20-го) и 25 маме. (За теннис больше ничего вносить не нужно.)

Любимыш,

утром Ш.<ура> отзвонил урок, так что я не спеша мылся, брился, одевался и сел писать. Шел сильный дождь. В лужу на дворе пролилось масло: сперва образовался огромный стального цвета овал, и в середке его медленно расцвело чудеснейшее пятно, которое медленно стало менять цвета. Представь себе