Роксолана и Сулейман. Возлюбленные "Великолепного века" - Александр Владимирский

В самом деле, чего было бояться Ибрагиму? Сулейман никогда своего слова не нарушал, а уж клятв тем более, если поклялся, что не снимет друга с должности Великого визиря и не казнит его – значит, так и будет, бояться нечего. Лесть окружающих только помогала утвердиться в этом убеждении.

И Ибрагим просто потерял чувство реальности.

Началось все с неудач в походах: последние два европейских не удались категорически, хотя и убытков не принесли, но Вена не была взята, а Сулейман испытал разочарование. И в Ибрагиме в том числе.

Когда после первого похода на Вену король Фердинанд прислал своих послов и те попросту нахамили вместо предложения о мире, Ибрагим сумел высмеять послов, что понравилось султану. Но потом был второй бесполезный поход и новые послы.

И вот тут Сулейман испытал настоящий шок. Послов от Фердинанда Габсбурга принимал сам Сулейман, он тоже сумел поиздеваться, обещав своему «сыну» Фердинанду мир, пока тот сам будет его соблюдать.

Послов от Карла Габсбурга принимал Ибрагим.

То ли в тот день у визиря было особое настроение, то ли, что называется, шлея под хвост попала, но оказалась эта шлея столь действенной, что завела язык Ибрагима-паши в непозволительные дебри.

Послы слушали с изумлением. Подробности переговоров сохранились благодаря отчету Корнилиуса Дуплициуса, того самого посланника императора Карла. Ему не было смысла перевирать хвалебные речи визиря, потому записям можно верить.

Ибрагим сообщил послам, что империей управляет он, а султан только… не препятствует, то есть, не мешает. Послы с изумлением слушали все эти «все делается по моему желанию», «ведение войны, заключение мира, казна – все в моих руках…», «султан поступает согласно моим советам» и так далее.

Показывал печать:

– У вашего короля одна печать, а у моего господина две, вторую он доверил мне, потому мои приказы равносильны его приказам, они подтверждены печатью.

Ибрагим, кажется, забыл об одном: комнаты переговоров имели окна, закрытые частой решеткой, стоя за которой можно было слышать все происходящее в помещении, оставаясь при этом невидимым. Это придумал еще прадед Сулеймана султан Баязид, чтобы иметь возможность слышать речи на заседаниях Дивана и, если станет скучно, просто удалиться не привлекая внимания.

Был ли Сулейман за решеткой во время приема Ибрагимом-пашой Корнелиуса Дуплициуса? Если судить по вдруг изменившемуся отношению султана к своему визирю, был и все слышал. Возможно, и принимать посла поручил, чтобы самому проверить слухи о самомнении визиря.

Можно представить, насколько потрясло султана услышанное.

Но неужели Сулейман не подозревал, что Ибрагим себя мнит правителем, а его – просто послушной пешкой на троне? Не догадывался, что послы несут подарки прямиком визирю и его просят об одолжении? Что Ибрагим распоряжается слишком многим и решает многие вопросы сам, без ведома султана?

Нет, все знал и все понимал. Просто за много лет привык мыслить с Ибрагимом заодно, свои решения только подтверждать его доводами, привык пользоваться его знаниями и ловкостью. А еще… Сулейман не очень любил внешний блеск и мишуру публичности. Праздники – это хорошо, но иногда султан даже завидовал женщинам, которые могут сидеть за занавесом и не обязаны красоваться на коне или на троне. Сулейману куда больше нравились размышления в тиши своих покоев или в саду, создание украшений (он был хорошим ювелиром), чтение книг, стихосложение… И куда меньше – торжественные приемы с множеством ритуальных действий, громкой музыкой и обязательным шумом. Понимал, что как правитель обязан выполнять все эти ритуалы, что блеск империи прежде всего воспринимают через его блеск, но понимать и любить не одно и то же.

Для блестящих приемов и хитрых разговоров с послами был Ибрагим-паша. Но оказалось, что визирь пошел дальше: ему подали кисть руки, он готов отхватить всю ее по плечо.

Сулейман был умен, очень умен, как и скрытен. А еще честен с собой. Он сознавал, что Ибрагим не преувеличил, сказал послам правду – султан действительно поступал по его подсказке, отдал в руки визиря так много, что правил, по сути, он. Но одно дело получить власть и пользоваться ею, совсем иное – возвестить об этом на весь мир. То, что сегодня услышали послы, завтра станет известно всей Европе. Там мало кто понимает, что Сулейману достаточно сделать всего одно движение, сказать одно слово – и участь самого разумного и могущественного визиря будет решена, что не султан в его руках, а сам Ибрагим в руках Сулеймана просто игрушка, жизнь которой не много стоит.

За Ибрагимом не стоял янычарский корпус или армия, способная сбросить самого султана за обиду, учиненную визирю. Ибрагима никто не поддержит, если он решит пойти против своего владетеля. Вся мощь Ибрагима в его дружбе с султаном, в доверии Повелителя, в их многолетней привычке советоваться. Лишись визирь этого доверия, в одночасье потеряет все остальное.

Проблема в том, что Сулейман не представлял никого рядом с собой на месте Ибрагима-паши.

И все же дальше так оставаться не могло.

Сулейман понимал, что, попустительствуя самомнению Ибрагима, просто разрушит доверие к самому себе и за границей, и в собственной стране.

С Ибрагимом надо было что-то делать.

Для начала Сулейман отправил его в поход на шаха Тахмаспа:

– Желаешь воевать? Отправляйся против Сефевидов. Багдад должен принадлежать Османам!

Самомнение подвело Ибрагима, он окончательно потерял чувство реальности. Поход был провален по всем статьям, даже казнь Скандера Челеби не помогла оправдаться. Ибрагим не испугался письма Челеби к султану, потому что знал: Сулейман не поверит. Сулейман не поверил, но не всему, было в письме и рациональное зерно: визирь зазнался и мнит себя хозяином империи. Челеби просто подтвердил то, что султан и сам слышал из-за решетки зала приемов.

Приказы от имени «султана» Ибрагима видели многие, это было открытое оскорбление настоящего султана, и хотя Сулейман понимал, что Ибрагим допустил такое не из желания захватить власть, а просто из самомнения, оскорбление проглотить трудно. Очередное оскорбление. Открытое оскорбление. Смертельное оскорбление.

Не так уж давно Ибрагим карал в Египте бывшего Второго визиря Ахмеда-пашу за то, что тот присвоил себе такой же титул. Забыть участь казненного Ахмеда-паши Ибрагим не мог, не мог и не понимать, что это оскорбление и к чему оно может привести. Скандер Челеби даже пытался отговорить его так подписывать приказы, но не удалось.

Это означало только одно: Ибрагим не просто не боится гнева Повелителя, он насмехается над этим гневом, считая, что послушный султан проглотит все молча, ведь он дал клятву…

К тому же ширились слухи, что Ибрагим-паша намерен уничтожить сефевидского шаха Тахмаспа, чтобы самому сесть на персидский трон, недаром он называет своего маленького сына «шех-заде». Соверши это Ибрагим, для Сулеймана не было бы ничего плохого, зять в качестве соседа давал надежду не воевать из-за каждого клочка выжженной безжалостным солнцем земли, не ждать нападения с востока, находясь на западе.