Моя жизнь и время - Джером Клапка Джером

Посмотреть на Аллу Назимову сбегался весь Нью-Йорк. Я не без труда узнал в ней ту тихую, непритязательную девочку, что когда-то вместе с мужем постучалась в наши двери (тогда они писали свою фамилию «Назимофф»), Они привезли рекомендательное письмо от наших друзей из России. У них вышли какие-то неприятности с охранкой, и они сбежали, едва успев собрать дорожную сумку. Алла говорила по-немецки, а ее муж — только по-русски. С виду совсем дети, причем он по-своему не менее красив, чем она. В тот первый вечер мы научили его одной английской фразе — сперва он произнес ее по-русски, не сводя глаз с моей жены. Алла перевела на немецкий, и тогда мы объяснили, как это будет по-английски: «Вы мне напомнили мою первую любовь». Он повторял, пока не научился произносить без ошибок. Позже несколько женщин говорили мне, что он, кажется, знает по-английски всего одну фразу. Мы стали его поддразнивать по этому поводу. Он ответил, что не врет, — все красивые женщины напоминают ему его первую любовь. Зато последняя любовь! Такой, как она, больше нет! И он, преклонив колено, поцеловал руку Аллы Назимовой. Он был славный, немного ребячливый. Я познакомил их с Три, и мы устроили для них спектакль-бенефис в театре «Хеймаркет». Позже я привлек к делу Фромена, он взял их под свое крыло и повез в Америку. Мальчик зачем-то вернулся в Россию и там погиб при погроме[16]. Когда мы встретились в Нью-Йорке, Алла первым делом спросила, как поживает «мадам Нидлс» — так она называла нашего фокстерьера. Они очень подружились и часто играли вместе в «найди туфельку». Мадам Нидлс выходила из комнаты, а мадам Назимова тем временем прятала свою туфельку и только потом открывала дверь. Всего один раз Нидлс не сумела найти туфельку, и то лишь потому, что Алла побрызгала на нее духами. Нидлс ясно высказала на собачьем языке, что так нечестно, и больше в тот вечер играть не захотела.

Мы с Филпотсом написали вместе еще одну пьесу — «Путь ханжи». Однажды вечером я прочел ее старому еврею, знакомому Фанни Браф, в его квартире на Пиккадилли. «Почитай ему после обеда», — посоветовала она. Милый сентиментальный толстяк так плакал в трогательных местах! Потом крепко пожал мне обе руки и тут же, не сходя с места, подписал договор. Все подробности он предоставил решать мне. Я выбрал Театр комедии и собрал труппу, не считаясь с расходами: среди прочих, там были Фанни Браф, Тедди Райтон, Сирил Мод и Лина Эшвелл в сиянии молодости и красоты. Бернард Партридж должен был играть бойкого журналиста, из тех, что все на свете знают и не стыдятся этого. Забавный персонаж, и Партридж сыграл бы его блестяще. Увы! Я послушался совета. Если автор начинает прислушиваться к советам, он пропал. На второй репетиции директор театра отводит вас в сторонку. Он обсудил пьесу со своей тещей. Теще очень понравилось, но она предлагает в одном месте кое-что изменить. Вернее, в двух. Вы объясняете, что для этих изменений придется переписать всю пьесу.

— Так перепишите! — отвечает он. — Это лучше, чем полный провал. Я для вашего же блага советую.

Режиссер не согласен с тещей директора.

— Уберите совсем соперницу! Пьеса станет более легкой, и сэкономим на актерском составе. — Он берет вас под руку и задушевно продолжает вполголоса: — Если бы тут был только вопрос искусства, я бы сказал, что вы правы. К сожалению, мы вынуждены считаться с великой британской публикой. У меня на двадцать лет больше опыта…

И так далее.

Потом на репетицию заглядывает адвокат синдиката спонсоров. Споткнувшись о кошку, он добирается до сцены. Его вдруг осенило, что именно нужно переделать, чтобы спасти пьесу. Назавтра вас у выхода останавливает швейцар. Он тоже много думал, как бы вам помочь. Все они знают, чего хочет публика и как ей это дать, один только автор погряз в невежестве. Я однажды нечаянно услышал, как режиссер обсуждал со своим приятелем пьесу Барри.

— Все без толку, — жаловался режиссер. — Он не слушал моих советов! Конечно, какой-никакой успех пьеса имела, но вы представьте, как могло быть!

По поводу самой пьесы я научился стоять насмерть, но в режиссуре был еще новичком и прислушался к Джорджу Хотри. Он хотел как лучше. Он всегда хотел как лучше; отличный был парень во многих отношениях. Он откопал гения, которого буквально Господь создал специально для того, чтобы сыграть нашего журналиста. Партридж мой друг, он не захочет встать на пути к моему грандиозному успеху… к грандиозному успеху Филпотса… ко всеобщему грандиозному успеху. В двух словах печальная правда такова: я поговорил с Партриджем, и он, конечно, не стал спорить. Но он меня так и не простил, а мне всю жизнь было стыдно за эту историю.

Клуб драматургов создавали с надеждой, что он перерастет в профсоюз драматургов, нечто в духе французского Societe des Auteurs Dramatiques[17]. Это было бы очень хорошо. Известный автор еще может хоть как-то постоять за себя, хотя и он не всегда уверен, что его не обирают, особенно когда имеет дело с синдикатами. А уж начинающих драматургов стригут как овец и безжалостно обманывают. Часто руководство театра покупает за несколько фунтов пьесу, на которой потом наживет десятки тысяч. Автору говорят: «Не нравится — забирайте свою пьесу», и молодой драматург, не чающий как бы увидеть поскорее свое произведение на сцене, подписывает бумаги. Случается, что автору повезет, и в будущем все окупится сторицей, а чаще пьеса оказывается его первым и единственным успехом. Раньше мы ворчали на актера-распорядителя, а теперь жалеем, что его уже не вернуть. У него были свои недостатки, но по крайней мере он был человеком искусства. Нынешние театральные боссы, что всем заправляют на английской и американской сцене, думают только о том, как угодить сиюминутным вкусам публики. Текст пьесы они воспринимают как сырье, которое можно кромсать, дополнять, перекраивать, — или поручить это дело «специалистам» по столько-то за каждый акт. Они бы и «Гамлета» сократили до полутора часов, добавили комические реплики для призрака, а под занавес Гамлет у них нежно обнимал бы Офелию.

Актеры и актрисы жалуются, что мало пишут пьес. «Где новые драматурги?» — недоумевают они. Ответ простой: для авторов, которые хоть немного себя уважают, дорога к сцене практически перекрыта. В свою прошлую поездку в Америку я спросил известного писателя, почему он не пишет для театра. В его таланте сомневаться не приходилось.

— Духу не хватает, — ответил он. — Я не смогу смотреть, как мою пьесу калечат и лишают всякого смысла дикари из синдиката. Просто сердце не выдержит.

Одно время в Клубе драматургов подумывали создать собственный театр. Идея была вполне здравая, будь у нас побольше веры. Возможно, такой театр когда-нибудь еще появится. Задумано было так: десять — двенадцать ведущих драматургов, имеющих счет в банке, организуют компанию, берут в аренду театр и ставят в нем свои собственные пьесы. Впоследствии общество становится открытым для всех. Нам с Сесилом Рейли поручили собрать сведения о том, насколько такой план реален. Я отправился в Сити и выяснил, что за финансовой поддержкой дело не станет. Делец из Сити — прирожденный игрок, а театр в качестве вложения денег его особенно привлекает, поскольку дает немедленную прибыль. Мы могли бы снять «Савой» за восемьдесят фунтов в неделю. Я и сейчас считаю, что мы упустили прекрасную возможность. Главная опасность, что подстерегает вновь созданный театр, — нехватка пьес. У нас их были бы десятки, причем написанные опытными драматургами. А руководить театром — дело простое, проще некуда. Полгода, пока шла моя пьеса «Путь ханжи», я руководил Театром комедии. Все, что стоит об этом знать, я изучил в течение первой недели. Брэм Стокер, администратор у Генри Ирвинга в «Лицеуме», научил меня «бумажной работе». В то время на новую пьесу практически всегда поначалу ходили неохотно. Приходилось «добирать» публику. Обычно для этого каждое утро раздавали множество контрамарок. Достойные бедняки получали доступ в театр. В ложах и партере вечернее платье было обязательным, но значение этого термина весьма растяжимо, когда речь идет о женском наряде, и часто зрительный зал отчаянно напоминал паноптикум миссис Джарли. Брэм Стокер в те ранние годы очень старался поддерживать высокий стиль. Вооружившись «Книгой пэров Бэрка», он предоставлял бесплатный доступ в театр исключительно жителям Мейфэра и Кенсингтона, да, быть может, Бейсуотера — той его части, что ближе к парку. Мало кто отказывался от приглашения. Зрительный зал «Лицеума» блистал драгоценными украшениями, а вереница экипажей, дожидающихся владельцев, тянулась до самого Ковент-Гардена. Я придерживался того же метода, и репортеры «Морнинг пост» в поте лица перечисляли аристократов, оказавших накануне Театру комедии честь своим присутствием.