Королева Виктория - Кристофер Хибберт

Семья леди Гастингс вернула королеве 50 фунтов, которые она послала горничной леди Флоры, и в течение многих последующих лет окна замка Лоудон быстро закрывались, когда королева въезжала в Шотландию.

Вскоре после похорон леди Гастингс, которые, кстати сказать, обошлись без серьезных происшествий, чего больше всего опасался лорд Мельбурн, в окно королевы влетело несколько камней, брошенных недоброжелателями. Правда, когда ее величество проезжала по территории Гайд-парка, в ее адрес не прозвучало ни одного оскорбительного выкрика. Нечто подобное происходило и во время поездок королевы по городу. Королева была довольна и не без удовлетворения отметила в дневнике, что это «хороший ответ тем идиотам, которые считают, что публичные настроения должны каким-то драматическим образом сказываться на деятельности правительства».

Однако нельзя сказать, что королева полностью успокоилась и не переживала по поводу кончины своей придворной дамы. Смерть леди Флоры Гастингс ужасно расстроила Викторию и надолго повергла ее в депрессивное состояние. Она выражала крайнее недовольство общественной реакцией на это трагическое событие, и если была бы частным лицом, то непременно покинула бы страну на какое-то время. А однажды она сказала лорду Мельбурну, что «устала даже от верховой езды», чего никогда не бывало раньше.

Что же касается самого лорда Мельбурна, то тот был абсолютно уверен, что не направлял действия королевы в ненужное или опасное для нее русло. Однако при этом признавал, что ему не следовало бы перекладывать всю вину на плечи придворных дам во время разговора с лордом Гастингсом. Другими словами, он искренне раскаивался в случившемся, а вскоре после этого чувство вины овладело и самой королевой. А когда во время прогулки с лордом Мельбурном в ее туфлю попал маленький камешек, он с угрюмой ухмылкой заметил, что это результат раскаяния. Она не стала спорить с ним на этот счет.

«Когда Мельбурн выходил из комнаты, ее глаза следовали за ним... а потом она грустно вздыхала, сожалея, что он ушел».

Несмотря на резкую критику и изредка появлявшийся, по выражению леди Паджет, «командный взгляд», а также многочисленные упреки, посыпавшиеся на королеву в связи с болезнью и смертью леди Флоры Гастингс, большинство современников были единодушны в том, что королева Виктория — замечательная юная леди, обладающая несомненным шармом, твердым характером, огромной силой воли и другими важными качествами, позволявшими ей весьма успешно управлять страной. «Я очень молода, — не без кокетства писала королева в дневнике, — и, возможно, неопытна во многих отношениях, хотя, конечно, и не во всех. Однако я уверена, что мало найдется людей, обладающих настоящей доброй волей и реальным желанием добросовестно исполнять все возложенные на меня обязанности».

Разумеется, она с огромным удовольствием играла выпавшую на ее долю роль и, безусловно, нуждалась в симпатиях к «бедной юной королеве» со стороны окружающих подданных. Как остроумно заметил по этому поводу Томас Карлейль, королева вряд ли могла самостоятельно выбирать себе дамскую шляпу, не говоря уже о тех грандиозных задачах, от которых даже архангел мог бы отказаться». А сама королем говорила, что иногда, проснувшись рано утром, «с испугом думала о том, что все это ей приснилось». «Это была такая приятная жизнь, — откровенно признавалась Виктория своей сестре принцессе Феодоре. — Все говорят, что после моего восшествия на престол я стала совершенно другим человеком. Я выгляжу неплохо и на самом деле чувствую себя хорошо... Я веду такой образ жизни, который мне нравится больше всего. Мне приходится много работать и решать важные проблемы, и все это идет мне на пользу».

Кенсингтонский дворец королева Виктория покинула со смешанным чувством. С одной стороны, в этом дворце она испытала немало неприятностей, а с другой — здесь было много приятных минут, в особенности в ранние годы жизни. Однако она с нетерпением ждала того момента, когда сможет переехать в Букингемский дворец, хотя он был пока малопригоден для жизни. Строители все еще продолжали перестраивать его после смерти короля Вильгельма IV. Королева потребовала, чтобы переезд в королевский дворец состоялся в течение первых трех недель после коронации, и добилась своего. Она была довольна дворцом, хотя Томас Криви, например, считал его самым ужасным зданием в городе, которое на самом деле нужно было бы назвать «отелем Брауншвейг». Его дряхлые стены и потолки были украшены дорогим, но совершенно безобразным орнаментом, являющим собой пример дурного вкуса, а на массивные колонны нельзя было смотреть без тошноты. Однако королева, не имевшая абсолютно никаких претензий на тонкий вкус в области дизайна или архитектуры, восторгалась этим зданием и восхищалась оформлением его комнат. Более того, она считала его интерьер «стильным, приятным и даже бодрящим». Еще больше восторгов она высказывала по поводу огромного сада размером в сорок пять акров, который поддерживался в порядке стараниями придворного ботаника Эйтона. По ее мнению, это было наилучшее место для придворных балов, шумных вечеринок и концертов королевского оркестра.

Свой первый королевский бал Виктория дала в этом дворце в мае 1838 г. Поначалу юная королева чувствовала себя скованно и немного стеснялась, однако потом ее полностью захватила громко Звучавшая музыка и вихрь кадрили. Она так долго не танцевала, что кружилась весь вечер, поражая присутствующих своими грациозными движениями. Королева была такой веселой и счастливой, что вызвала восторг даже у своего двоюродного брата принца Георга Кембриджского. Он пришел к выводу, что она действительно танцует «очень хорошо и получает от этого огромное удовольствие». После этого бала королева вернулась к себе только в начале четвертого утра, а спать легла, когда солнце уже поднималось над городом. В тот вечер королева поразила многих присутствующих, включая и леди Илчестер, тем, что поздно ужинала, да еще во время бала, нарушая тем самым традиции короля Вильгельма IV, который, по словам Мэри Фрэмптон, «был вполне городским королем, однако всегда ужинал с королевой в своих частных апартаментах и только с самыми близкими придворными». А Чарльз Гревилл был поражен «исключительно грациозными манерами» королевы, которые прекрасно сочетались с ее «достоинством и добродушием, простотой и отменным чувством юмора. Когда объявили начало ужина, она медленно направилась к столу, подавая пример всем окружающим, включая членов королевской семьи. Ее поразительная юность удивительным образом контрастировала со зрелостью ее придворного окружения, но ее это нисколько не смущало».

Что же касается других резиденций, то королева осталась к ним совершенно равнодушной. Так, например, она была далеко не в восторге от Приморского дворца в Брайтоне, который Джон Нэш построил для ее дяди короля Георга IV. Получилось довольно странное, если не сказать экзотическое, сооружение, которое как внутри, так и снаружи чем-то напоминало китайские пагоды. Словом, это было самое экстравагантное сооружение, которое она когда-либо видела. Несмотря на все это, королева любила бывать в этом доме, ей нравилась гостиная, а из окна спальни открывался чудесный вид на море.

Виктория не испытывала особого восторга и перед Виндзорским замком. В качестве королевы она впервые приехала в этот дворец в конце августа 1837 г., в ненастный, дождливый день, когда все террасы и закоулки дворца выглядели еще более угрюмо и неприветливо. Виктория сражу же почувствовала, что не приживется здесь, что никогда не станет хозяйкой этого угрюмого здания. Больше всего ее тяготила мысль, что она может в любой момент встретить мрачные призраки несчастного короля и королевы. Грустные воспоминания я бесконечных ссорах короля с ее матерью, а также неприятные воспоминания о собственных недоразумениях, происходивших с нею из-за хорошего отношения к бедному дядюшке, приводили ее в состояние глубокой депрессии. Однако позже она изменила свое мнение о Виндзорском дворце и постепенно стала находить в нем немало преимуществ. Ей даже понравились звон колоколов и тиканье многочисленных часов ее дедушки. Она получала удовольствие, играя в волан со своими придворными в Большом коридоре. Так, например, она написала королеве Луизе, что последнее лето она провела в Виндзоре «и это было самое лучшее лето в ее жизни»[14].