Иннокентий Смоктуновский. Без грима - Мария Иннокентьевна Смоктуновская

из первых, где были отображены поиски в перестройке нашего сознания. В фильме анализировалось возникновение качественно нового типа на экране – интеллектуального героя.

Я помню, как в 1961 году мы, первокурсники Щукинского театрального училища, подрабатывали на съемках – снимались в массовых сценах этого фильма. Я издалека смотрела на то, как бережно работает Михаил Ильич Ромм с актерами, и тихо завидовала Татьяне Лавровой, что она снимается с такими замечательными актерами – Иннокентием Михайловичем Смоктуновским и Алексеем Владимировичем Баталовым.

Поражалась их легкости, свободе, интеллигентности. Глядела, как они что-то со смехом обсуждают с режиссером, и думала: так общаться между собой могут только люди добрые, независимые и талантливые. Моя любовь и симпатия ко всем троим были столь велики, что когда по ходу эпизода мы стайкой студентов влетали в «квартиру» Гусева, у меня не сходила широкая, от всего сердца, улыбка. Наверное, из-за этой улыбки М.И. Ромм в следующем дубле вытащил меня на передний план нашей небольшой компании.

Потом, после выхода фильма на экран, мы были влюблены в Куликова Смоктуновского, смотрели фильмы по нескольку раз и искали таких людей в жизни…

– Иннокентий Михайлович, вы были сразу утверждены на роль в фильме «Девять дней одного года»?

– Нет. Был утвержден другой артист. По сценарию Куликов – это самовлюбленный, убаюканный успехом человек.

– В таком случае, почему же Илью Куликова играли вы?

– Юрий Яковлев, который был утвержден на эту роль, перед съемками попал в автомобильную катастрофу, попал в больницу, и Михаил Ильич стал искать другого актера. Пробовалось очень много людей. Даже режиссер Эльдар Рязанов. Меня пригласили пробоваться, потому что Ромм помнил, как я снимался у него в маленьком эпизоде в картине «Убийство на улице Данте», и у него осталось в памяти, что я – гибок. Он дал мне репетицию и пробу, на пробе хохотал, но сказал, что делаю все совершенно не то. Нужна была избалованность, покой, моцартовский полет мыслей, уверенность. Все это во мне отсутствовало… Михаил Ильич говорил, что в этой роли он видит полноватого человека. Хорошо, я поправлюсь, – говорил я. Очень хотелось с ним работать…

Говорят, опыт учит… Вот еще одна звонкая, детская истина.

Да, опыт учит, но с годами хоть и становишься терпимее к непрофессиональности людей, от которой зависишь в работе, видишь результат с самого начала, но понимаешь, какой долгий и трудный путь надо пройти и какие неминуемые потери возникают на этом пути. Но уже нет сил бороться с ними. И иногда знаешь, что результат – это всего лишь кладбище благих намерений, и все чаще и чаще отказываешься от предлагаемой роли, потому что легче отказаться и потом не мучиться долго несделанным, чем, как в молодости, нырять с головой в работу, не задумываясь – выплывешь ли…

– Вы знаете, Алла, я ведь только сейчас понимаю, какая трудная наша работа. Я думаю, что ни один зритель, ни один критик и даже многие актеры не понимают, какая трудная у нас работа. Наверное, самая трудная из всех профессий…

Актерская профессия – самая публичная профессия в мире. Нечего сетовать, что самые тайные желания, сокровенные мысли становятся общеизвестными. Глядя на хорошего актера, я могу рассказать не только о его привычках, мыслях, чувствах, не только о том – добрый он человек в жизни или злой, умный или глупый, но и то, что он читал в последнее время, что ел на завтрак, с кем общался. Может быть, от этой незащищенности, публичности, от этого вечного «на виду» многие актеры нелюдимы, замкнуты, любят одиночество. Хотя в многочисленных интервью и публичных выступлениях делятся «тайнами» своей профессии, а у кого профессия вытекает из повседневной жизни – и фактами своей биографии. Эта «общность» идет от желания приобщить зрителя к своему творчеству, сделать его со-творцом, потому что актерская профессия – единственный вид искусства, где зритель – полноправный участник творчества – со-творец.

Критика и зрители любят «открывать» таланты. И поэтому к вновь возникшим именам более пристальное внимание – желание разобраться, где образ, а где человеческая суть, – отсюда многочисленные интервью, фотографии, выступления. Каждый более или менее известный актер через это проходит. Постепенно внимание ослабевает, и актер, даже если он играет намного выше, чем на дебюте, остается любимцем только у той части публики, которая будет следить за ним до конца его жизни.

У каждого крупного актера есть удачи и неудачи. Ошибки, неудачи неизбежны: иногда это проба другой темы, других выразительных средств, а иногда – стечение обстоятельств…

К середине 1970-х годов за Иннокентием Михайловичем Смоктуновским утвердилась слава тонкого психологического актера. И если в каких-либо ролях он отходил от этого клише, публика и критика ему не «прощали». Было даже принято говорить о «былой» славе Смоктуновского. Он получал разные письма… Его попрекали индивидуализмом, в частом использовании «я» в интервью и статьях… А когда после премьеры во МХАТе «Иванова», где Иннокентий Михайлович блестяще сыграл заглавную роль, он спросил писавшего ранее о нем критика А. Свободина: «Будете писать об “Иванове”?» – тот ответил: «А что о тебе писать – о тебе уже все написано…»

В это время нужен постоянный труд души, мужество, чтобы, не теряя собственного «я», расширять рамки своих возможностей, идти на риск открытия.

– Вам не кажется, Иннокентий Михайлович, что в середине 1970-х годов вы как бы утратили набор высоты, стали повторяться?

– Это не потому, что я стал хуже. Я ведь живу не этажом выше, я отражение этой жизни. В «Барьере», например, я сыграл заблудившегося человека 1970-х годов. Я не скажу, что это мудрая работа, но это работа честная. И потом, меня ведь судят как актера, а в это время был неудавшийся Дорн в «Чайке», Сокулин в «Обратной связи».

– А мне как раз очень понравился ваш Дорн.

Наверное, в любой профессии – а в актерской особенно – необходимо не только профессиональное, но личностное самоусовершенствование. Без этого нет поступательного движения.

Мерилом совершенства человека, мне кажется, является в первую очередь совершенство его сознания. Чем ниже развитие человека, чем меньше объектов поглощено его сознанием, тем легче он под влиянием какой-либо эмоции может целиком отдаться минутной слабости, случайному стремлению или прихоти. С ростом сознания у человека как бы увеличивается масса, инерция. Случайности все меньше и меньше начинают влиять на заданный путь, и он уже почти не может – даже когда устал и жалуется на трудность выбранного пути, – свернуть в сторону и изменить траекторию своего движения. Увеличивается его предопределение.

Сознание человека зависит от внешних и внутренних условий его жизни и деятельности – об этом писал еще И.М. Сеченов в «Рефлексах головного мозга». Жаль,