Долго тебя ждала - Мария Летова

От моего тычка он даже на миллиметр не двигается с места. Будто стоя на коньках чувствует себя увереннее, чем я на твердых ногах, и уж тем более увереннее, чем Власов, который стонет на снегу.

Мою претензию Марк оставляет без внимания. Он смотрит не на меня, а на Родиона, который, чертыхаясь, отплевывается снегом и пытается встать. Перекатившись на бок, упирается в снег ладонью, но к нему на помощь уже спешит приятель. Подхватив Родиона подмышками, тянет вверх и скалится на Зотова:

— Ты че, бессмертный?! Охуел?!

— Хочешь рядом с ним прилечь?! — рычит он в ответ.

Выражение его лица обещающее настолько, что даже воздух вокруг потрескивает, а у меня от скопившейся вокруг агрессии подрагивают колени!

Власов отряхивает пуховик со взбешенной гримасой, лицо его друга не менее взбешенное, но при всем этом он не стремиться проверять насколько угроза Марка реальна.

— Ты попал, петух, — обещает Родион.

Крылья носа раздуваются, к переносице он прижимает комок снега.

— Подойди, — цедит Марк, стискивая пальцами бортик катка. — Я не расслышал.

Рванув к нему, создаю из своего тела преграду между ними, дрожащим голосом говоря:

— Пусть идет… Марк, пожалуйста…

— Урод, блядь… — сделав несколько шагов, Власов трясет головой. — Я тебя запомнил. Ты попал. Баум, ты тоже. Я тебе позвоню, обещаю.

— Пусть идет… — умоляю, вцепившись в полы расстегнутой парки Зотова.

Он сверлит компанию за моей спиной взглядом, сжав губы в тонкую линию. Ни разу в жизни я не видела его дерущимся за пределами хоккейного матча, черт возьми. Он только что дал другому человеку в нос, и я не сомневаюсь — адреналина в его крови выше крыши для продолжения, поэтому чертовски счастлива, что коньки не позволили ему этого сделать.

— Вот это да, а у вас тут весело. — Потрясенный голос Тани заставляет обернуться. — Надо было попкорн брать.

Стоя в паре метров с мотком розовой ваты, она смотрит на нас круглыми глазами и хлопает ими, приоткрыв рот.

Меня и саму потряхивает. Потряхивает с ног до головы.

Полоснув по лицу Марка злым взглядом, тычу пальцем на выход с катка и рычу:

— Жду тебя там. Прямо сейчас!

Сделав шаг в сторону, отрывисто прошу свою подругу:

— Присмотри за Марусей.

Она молча кивает, а я, развернувшись в противоположном от нее направлении, несусь к скамейке, под которой стоит обувь моей дочери и обувь Зотова. Вышагивая туда-сюда, вижу, как он подъезжает к выходу и выпрыгивает на резиновый коврик, опираясь руками о бортики.

Слова Родиона поднимают панику у меня в груди, ведь я знаю, как хорошо он умеет создавать мне проблемы, если ставит себе такую задачу!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мечась рядом с ним, смотрю на склоненное хмурое лицо. Я даже не успела заметить, когда он потерял свою шапку. Не знаю, заметил ли он это сам!

Его вьющиеся волосы разметал ветер.

Это просто невыносимо, но я плюю на все и подхожу вплотную, когда справляется со шнурками. Обхватив пальцами немного колючий подбородок, заставляю Зотова поднять голову и посмотреть на меня.

Он не сопротивляется и смотрит с позволением на лице.

На его лбу маленькая ссадина, которую я рассматриваю и которую тоже не успела заметить там, на льду. Знаю, что для него она — сущий пустяк, но, повинуясь внутренней потребности, все равно спрашиваю:

— Больно?

— Сейчас запла́чу, — отвечает резковато, кивком подбородка сбрасывая с себя мою ладонь.

Толкнув руку в карман, сжимаю пальцы, игнорируя эту грубость.

Марк быстро меняет коньки на ботинки и отправляется к будке, чтобы вернуть арендованную пару, а когда возвращается, молча следует за мной, пока ураганом несусь к выходу из парка.

Глава 25

Семь лет назад мне было семнадцать, и я не была удобной. Нет, черт возьми.

Я адски ревновала, мы часто ругались, а моего ума хватало только на то, чтобы не ставить его перед выбором “я или хоккей”. Даже в семнадцать я понимала, что это святое! Я не была святой, но при всех моих проблемных составляющих, всегда за мной шел он, а не наоборот. Он всегда шел на примирение первым, всегда. И сейчас делает то же самое. Снова идет за мной…

Его шаги позади я не столько слышу, сколько чувствую сквозь плотную ткань дутой куртки. Он все еще слегка взбешен, я распознаю это в скрипе снега под его ботинками, как особую вибрацию, которая передается мне, хоть прогулка до парковки и остужает немного голову.

Подлетев к белой “Ниве”, разворачиваюсь на пятках и выпускаю в Марка рвущуюся из меня претензию.

— Ты не должен был этого делать, — тычу пальцем в центр его груди. — Не должен был вмешиваться!

На мужественном лице скачут желваки, подбородок с маленьким поперечным шрамом напрягается. Перехватив мою руку за локоть, Зотов твердой хваткой притягивает меня к себе и режет голосом наэлектризованный морозный воздух:

— А что я должен был делать? Руку ему пожать?!

Его парка все еще нараспашку, и, уперевшись в каменную грудь ладонью, ощущаю исходящий от его тела жар.

— Если ты без разрешения вторгся в мою жизнь, это не значит, что можно устанавливать в ней свои правила. Ты должен соблюдать мои! — выплескиваю ему в лицо.

— Обязательно. Как только ты огласишь список, — бросает он раздраженно.

— В моей жизни достаточно проблем, а ты создал мне новые, — продолжаю. — Власов отец моей дочери. Я же просила… Я просила его не трогать!

— Нужно было просить громче, — отрезает, приблизив свое лицо к моему.

Мы оба знаем — даже если бы проорала это в рупор, ничего бы не изменилось!

— Думаешь, я шучу? — звенит мой голос. — Ты ничего не знаешь о моей жизни…

— Я готов узнать. Я хочу узнать все о твоей жизни, — чеканит он слова.

— Моя жизнь — это Маруся! И тебе стоило бы иметь это ввиду, прежде чем разбрасываться словами. Например, о том, что ты хочешь видеть меня в своей жизни! Или о том, что хочешь быть в моей, — перечисляю с жаром. — Моя жизнь — это Маруся, — повторяю. — А ты ничего не знаешь о семье, о детях и о том, как нести за них ответственность.

— Это я тоже готов исправить.

— Тогда прими то, что у моего ребенка есть отец, и он имеет на нее права. И еще он умеет портить мне жизнь!

Марку достаточно секунды, чтобы переварить услышанное и измениться в лице. Его брови опасно хмурятся и, чуть подавшись вперед, он требует:

— Ты что, его боишься?

Этот вопрос заставляет меня сглотнуть и умолкнуть на секунду.