Плащ душегуба - Крис Эллиотт

Бамбино забрал у Резвушки ведерко и передал главному. Тот поднес его ко рту и отхлебнул. Очевидно, эта емкость с пивом именно «несяком» и называлась.

– Слушайте сюда, – сказал Цыпочка, обращаясь ко всем. – Мы – свирепые и могучие Замарашки. Мы воруем, грабим и насильничаем. Не знаю, правда, что в точности означает последнее слово, но если нечто плохое, значит, это про нашего брата! И нет малолетней банды страшенней нас. А среди нас никто не любит вкус человеческой крови сильнее меня. Но я должен предостеречь вас, мои соплеменники, что за нами наблюдает невидимая сила. Сила, что ведет нас через битвы к победам и обеспечивает нам все те роскошества жизни, которыми мы наслаждаемся.

Тут Резвушка выплюнула отвратительный комок жевательного табака, который до сих пор держала во рту, подняла его, затолкала в свою трубку и закурила.

– Эта сила требует от нас кое-что взамен, – продолжал Цыпочка. – Проявлять доброту к другому живому существу – раз в год, всего лишь раз в год! – и тогда мы с чистой совестью можем продолжать жить так, как жили наши предки поколение за поколением.

Цыпочка воздел к небу ведерко с пивом.

– И я говорю: пусть сей уродливый куль бесполезной взрослой плоти будет нашим добрым делом в этом году. Будем же холить и лелеять его, пока он не обретет прежнее здравие и не отправится вновь своим путем. А когда мы исполним свой долг, мы сможем опять поджаривать бродяг и грабить невинных прохожих. Вот что решил я, ваш глава и предводитель. И да будет так!

Замарашки радостно заголосили все разом.

Бамбино поинтересовался:

– А потом мы его съедим?

Цыпочка пожал плечами:

– Почему бы и нет?

Затем он опустился на колени и поднес ведерко к губам незнакомца. Бамбино приподнял ему голову, и они влили пиво в глотку уродливого куля бесполезной взрослой плоти.

Толстяк закашлялся, потом застонал. Они влили еще. После того как толстяку все же удалось проглотить немного жидкости, его веки дрогнули, а на губах появилось подобие улыбки.

– Йо-хо! – слабым голосом произнес он.

Бездыханные тела Эммы и Франни были усажены за детский столик, что, по всей видимости, должно было изображать именинную вечеринку.

Лиза коротала время, наблюдая за двумя белобрысыми взъерошенными мальчишками, которые подпрыгивали и ерзали на сиденьях напротив.

– Я хочу на Сан-Францисское Землетрясение, Вонючку и Поезд-Лягушку.

– А я на Бешеное Смоляное Ведро, Землетрясение, Поезд-Лягушку и Чудной Фонтан.

– А давай сначала на Горячую Рыбожарку!

– А потом на Бешеное Ведро!

– Есть же еще Жуткий Электрический Стул!

– Да, пошли туда, а потом на Землетрясение!

Мальчишки едва сдерживали переполнявшее их волнение; Лиза улыбнулась, но, поглощенные разработкой планов на день, они лишь скользнули по ней взглядами.

– Тише, тише, дети, – проворчала их мать. – Умерьте ваш пыл и возьмите себя в руки. Помните, мама везет вас на побережье ради целебного соленого воздуха, а еще – чтобы прогуляться по променаду с другими представителями нашего крута. И вряд ли мы станем участвовать в каких-либо вульгарных развлечениях вроде Чудного Фонтана или Землетрясения.

– Да, мама, – сказали разочарованные мальчики; ветер энтузиазма, надувавший их паруса, сник до слабого дуновения.

– Но если вы будете вести себя достойно, я позволю вам потратить ваши сбережения на открытки, при условии, что картинки на них будут пристойными и поучительными.

– Да, мама.

Мальчишки прекратили ерзать и отрешенно уставились в окно поезда на ограждения нового Бруклинского моста. Лиза нарочито нахмурилась, а занудная мамаша, перехватив ее взгляд, в свою очередь так зыркнула на Элизабет, что лишь очарование дня помогло ей устоять. Лизе уже приходилось встречаться с подобными дамами, поэтому ей не в новинку была такая манера, словно говорившая: «Займись своими делишками, ты, нахалка! Ты наверняка слишком стара, чтобы иметь собственных детей! Такая выскочка даже не имеет права взглянуть в глаза столь добропорядочной матери семейства, как я!»

– О, это послание еще более загадочное, чем первое, – шепнул Спенсер, складывая письмо Крушителя. Они с Лизой старались не разбудить Рузвельта, который раскинулся на двух обтянутых бархатом сиденьях напротив них.

– Как ты думаешь, что убийца имел в виду под словами «меня два»? – поинтересовался Калеб.

Лиза покачала головой и процитировала:

Раз, два, три, четыре, пять,

Шел убийца погулять.

Ну, а дело моих рук

Вы найдете утром вдруг.

И коль на месте голова,

Вы поймете: меня два.

– А в конце, разумеется, приписка с его обычными издевками насчет комплекции Рузвельта, – добавил Калеб.

– Ты не думаешь, что в этом деле замешаны два злодея? – спросила Лиза.

– Возможно, и так.

Рузвельт зашевелился и что-то забормотал во сне. Его попутчики, которые теперь относились к своему товарищу с крайней подозрительностью, прислушались.

– Перестаньте. Нет, нет! Щекотно! Да, я знаю, это последний писк моды, но это неестественно и совершенно не годится!

Лиза и Калеб устало переглянулись и откинулись на спинки своих бархатных кресел. Три дня напряженного расследования вкупе с двумя бессонными ночами в конце концов подкосили их, и, когда поезд древней линии Чаттануга – Саскеханна – Кони-Айленд вышел, дребезжа, на финишную прямую, ведущую к Брайтон-Бич, бывшие любовники оставили мысли об убийствах, увечьях, Ряженых и позволили себе погрузиться в заслуженный сон.

Вот тут, дорогие читатели, я должен сказать вам, что вывел сложное уравнение, дающее возможность установить, что видел во сне человек, спавший сто с лишним лет назад в определенный день и определенный час в определенном поезде, шедшем в Кони-Айленд; и уравнение это весьма незамысловатое (по крайней мере для меня). Для начала надо знать, кормился ли тот субъект грудью, и если да, то как долго (чем дольше, тем лучше). Затем берете коэффициент а (который на самом деле Ь) и умножаете на остаток фактора ху, и при помощи некоего квадратного уравнения высчитываете расстояние между глазами (цвет не важен) данного субъекта с дистрибутивностью х – 2 = 0, а затем… ох, простите, я понимаю – для некоторых мозгов это будет, вероятно, чересчур. Достаточно сказать, что результат всегда верный, и рассказ всегда идет от первого лица, словно исходит с кушетки психотерапевта: