Фронтовое братство - Свен Хассель

Комендант Равенсбрюка не устраивал никаких расследований. Он знал, как обращаться с этой мразью.

Каким удовольствием было пороть этих женщин! Иногда после порки ныли все мышцы. Но хотя комендант был приличным человеком, он все же едва не влип. Одна из этих тварей пыталась на него донести, потому что он слегка позабавился с ней и обрюхатил ее. Но он успел принять меры, чтобы убрать мерзавку. Благодаря добрым отношениям с санитаром в медпункте причину ее смерти удалось скрыть.

До чего же трудно было душить эту тварь! Даже тонким шнурком, который должен быть особенно действенным, — так сказал Эрнст. Тот несколько раз пускал его в ход. Нет, шприц с бензином куда лучше. Он не раз убеждался в этом, когда прибыл в Биркенау. Хотя комендантом там был Гесс, решения принимал Лоренц. Это был крутой человек. Его трижды снимали с должности коменданта за жестокость.

Он провел три месяца в ликвидационном отряде. Правда, поначалу бывало слегка дурно, когда примерно тысячу евреек вели принять дозу «Циклона Б». Но привыкнуть можно ко всему. Он потерял счет еврейкам, которых ему пришлось застрелить из малокалиберного пистолета из-за стены. Они отказывались брать с собой детей в газовую камеру.

Самым мрачным днем в жизни, по крайней мере до последних двух минут, был тот день, когда его турнули из лагерной охраны. По рапорту унтерштурмфюрера СС Рохнера.

Это назвали связью с заключенной. Он принял участие в изнасиловании женщины из Бухареста. И надо ж случиться такому — его с четырьмя приятелями застали на месте преступления.

Сперва его отправили в учебное подразделение СС в Кракове, но там он ухитрился лечь в лазарет с воспалением ступни. Это воспаление стоило ему тысячу марок. Он тогда решил, что война для него окончена, но ему не повезло. Из лазарета его отправили прямиком в Клагенфурт, в полк СС «Дер Фюрер», сборище идиотов, высшим желанием которых была геройская смерть.

Месяцы пота, отчаяния, страха — до самого побега в Харькове в первый же день на передовой.

Затем эсэсовский трибунал. Разжалование. Тюремная камера в Торгау. Потом он содрогался при одной лишь мысли о месяцах, проведенных там, в грязной армейской тюрьме. Какой ужас быть изгнанным из славных рядов СС, из гвардии!

И с тех пор — дни, проводимые с худшими преступниками в этом отвратительном штрафном полку вермахта.

Теперь эти подонки общества хотят устроить допрос ему, солдату фюрера, ветерану охраны концлагерей. Он напыжился, но при первом же взгляде на Порту, Малыша и Легионера мужество его улетучилось, как воздух из проколотой шины.

Что только не может взбрести на ум таким психопатам. У них появляется такое отвратительное чувство неполноценности, когда они встречаются лицом к лицу с кем-то из высшего класса. Они животные. Они могут придумать все, что угодно.

Он вспомнил гауптмана Майера, оберштурмфюрера Гратволя. И чего только не вытворяла эта шайка с зондерфюрером Хансеном!

На лбу у него выступили капли холодного пота. Позвать на помощь? Может, собратья-эсэсовцы близко и услышат его? О, будь они на несколько шагов поближе! Тогда эти свиньи из штрафного батальона завертелись бы! Он сообщил бы эсэсовцам все, что они собирались сделать, все, что говорили. Последовало бы несколько выстрелов в затылок. Он приободрился от одной этой мысли.

Но что это, черт возьми? Порта встал и идет к нему, очень медленно, словно ступает по каменным плиткам, стараясь не задеть линии между ними.

Краузе хотел крикнуть: «Не прикасайся ко мне!» Но из его уст не раздалось ни единого звука. Он был уже не способен нарушить тишину, которая означала смерть. СМЕРТЬ! Язык пересох и распух. Стало очень жарко.

Легионер, марокканское чудовище, эта маленькая, отвратительная, покрытая шрамами безжалостная тварь, приближается к нему с усмешкой на лице.

Эта парализующая тишина все не кончается. Господи, до чего она может быть ужасной! А за Легионером Малыш, эта горилла, и Хайде, этот буян. Идут, чуть сутулясь, словно хотят боднуть кого-то. Этот воришка Брандт вытащил боевой нож.

Но они не могут его убить. Могут. Запросто. Очень запросто. Нет, нет, не могут. Старик сказал, это будет убийством.

И все-таки! Они медленно прикончили зондерфюрера Хансена. Это было убийством. Повесили Гратволя. Это было убийством. И застрелили гауптмана Майера. Это было убийством.

Дьявольские зверюги. Изменники! Он будет сражаться. Стрелять из винтовки.

Какой-то стук. Он посмотрел вниз и не сразу понял. Черт возьми! Порта выбил у него из рук винтовку. Теперь он беззащитен перед их ножами и автоматами.

Они усмехаются, не говоря ни слова. Оскалились и рычат. Неужели он сейчас умрет? Он не хочет умирать. О, как прекрасно жить! Он лишь исполнял долг перед страной. Ничего больше. Но разве эти преступники поймут?

Старик смотрит на него. Глаза у него суровые. Это уже не Старик. Это его враг. Старик не сказал: «Это убийство!»

Круг сузился. Они стоят почти вплотную. Он находится в центре, как яблочко мишени.

Они бьют. Колют ножами. Тело с головы до ног пронизывает жгучая боль. Он закричал так же, как Герхард:

— Господи Иисусе, помоги мне! Помоги! Помоги мне, Пресвятая Дева! — Он упал. — О, Пресвятая Дева! — кричал он, но изо рта вырывалось только пыхтенье. — Я буду священником до конца жизни! Милостивый Боже, я буду служить тебе, никогда не стану отрицать твоего существования. О, спасите меня от этих дьяволов!

Горы перевернулись. Небо раскололось.

Они связали его врезающимися в тело веревками. Бросили лежать и мучиться — а сами курят в равнодушном молчании.

Потом к земле пригнулась береза. Медленно, будто катапульта. Он понял, что будет дальше. Издал дикий, хриплый крик. Может быть, он сходит с ума?

Бог не слышал его. Слышал только дьявол и ликовал.

Он умирал со всеми вывернутыми из сочленений суставами.

Перед смертью он вопил добрых десять минут. Порта счел, что мало.

Старик произнес:

— Свинья!

Невысокий Легионер плюнул на него перед тем, как мы скатили его в узкий, глубокий овраг.

И забыли о нем.

Патруль поплелся дальше. У закопченных, все еще дымящихся развалин мы увидели отряд эсэсовцев. Стрелять не стали. Протяжный боевой клич Легионера «Аллах акбар!» среди тех гор более не раздавался. Мы утолили жажду крови на безвестном эсэсовце.

Гизела спала. Я поцеловал ее. Она открыла глаза и потянулась. Обняла меня вялыми руками и страстно поцеловала. Спала она долго.

— Тот еврей, которого вы встретили, погиб?

Я снова поцеловал ее. Был не в силах ответить.

По улице прогрохотал трамвай. Солдат-танкист и женщина в сиреневой комбинации снова забрались в постель, а Герхард Штиф продолжал гнить в своей жуткой могиле.