Твоя очередь умереть - Кирилл Казанцев

Вынырнув, он отметил, что начинает портиться погода. Сходились облака, становились тучами. Приближался циклон. Дождя пока не было, но что-то подсказывало — светопреставление на подходе… Он вразмашку поплыл к мерцающей в отдалении «Пенелопе», ухватился за просмоленную веревку штормтрапа. Передохнул и начал карабкаться на борт:

— Светка, ты здесь?

— Здесь я, братец, куда я денусь с этой подводной лодки… — Закутанная в простыню фигура открыла лац-порт, и он ввалился на палубу, обнял сестру. Она дрожала как осиновый лист. Но теперь уже другая — отмытая, немного подобревшая, хотя и взволнованная.

— А ты еще в форме, братец, — похвалила она. — Я наблюдала за тобой — мчался, как на дельфине… Я так переживала за вас… Все целы?

— Злодеи наказаны, полный порядок. — Он принюхался. Спиртным от Светки не пахло: — Ты была хорошей девочкой?

— Из последних сил… — Она стыдливо забралась ему под мышку. — У вас такое количество спиртного, я еле сдерживалась, газировку глушила… Максим, я не выдержу, — призналась Светка. — Я так хочу послать свою прежнюю жизнь к чертовой матери… Но не смогу, меня уже трясет… Если бы ты не пришел, я бы наклюкалась…

— А ну, отставить, — встряхнул он ее. — Не волнуйся, сестричка, в ближайшее время тебя так плотно загрузят работой, что продохнуть будет некогда. А потом и вовсе — такое начнется…

— А потом нас посадят, — прошептала она.

— Точно, — согласился Максим. — И там ты наверняка отучишься пить и нюхать всякую дрянь. Пойдем, — он повлек ее на лестницу, — будем учиться заводить суда премиум-класса и швартовать их без увечий и ущерба…

К утру погода окончательно испортилась. «Пенелопа» и плененный ею «Меконий» оказались во власти разбушевавшегося циклона. Монотонно вздымались волны, с яростным скрежетом терлись борта. После полудня небо прояснилось, но на горизонте возникла новая чернота, угрожающая очередным светопреставлением. Люди шатались мрачнее тучи, проклиная морскую болезнь. Ночь прошла отвратительно, вот и день оказался паршивым. «Все в порядке, — уверил Ильич, имеющий постоянную связь с «Центром». — Мишарина пока не хватились, он вышел в море не на пару часов. Объект на подходе…»

Около трех часов пополудни на горизонте объявилась длинная, как шхуна, моторно-парусная яхта. Команда экономила горючее — «Андромеда» шла под парусами. Она подходила, превращалась в очередное изысканное творение ведущих производителей. Словно фаллос, торчал бушприт, обрамленный барельефной вязью, надувался ветром кливер — косой треугольный парус впереди фок-мачты. На судне, как на всяком уважающем себя паруснике, имелся приподнятый полубак, выступающие кормовые шканцы, на которых виднелись фигурки людей. Судно плавно входило в оверштаг — пересекло направление ветра и двинулось к «Меконию» левым галсом. Возможно, пассажиры на «Андромеде» обратили внимание на еще одно судно — «Пенелопа» без признаков жизни покачивалась в четырех кабельтовых от «Мекония», но не сочли это чем-то тревожным. К правому борту «Мекония» была пришвартована шлюпка, но люди на «Андромеде» ее не видели.

«Андромеда» приближалась, матросы свернули парус. Рулевой включил двигатель и подруливающее устройство — за кормой вспучилась вода. Судно плавно поворачивалось для швартовки. На шкафуте — средней части палубы — стояли люди, держась за ванты. Охранники в ветровках с капюшонами не демонстрировали наличие оружия, но было видно, что под куртками у них что-то спрятано. В центре возвышался представительный, рослый, в меру упитанный мужчина в полном расцвете сил, с добродушной улыбкой. Он опирался одной рукой за ванты, другую держал в кармане небесно-голубого пиджака, который носил без всякого смущения. Колыхались на ветру густые волосы с примесями седины. Его немного обескуражило отсутствие комитета по встрече — к губам приклеилась недоуменная усмешка. Кто-то помахал ему с квартердека (махающий сразу пропал), и мужчина успокоился.

До «столкновения» оставались мгновения. Максим подглядывал в швартовочный клюз. Команда рассредоточилась по соседству. Макар тер воспаленные глаза, перехватил насмешливый взгляд, скорчил мину — «ну, что?» Ничего, снова голая Верка снилась? Сдавленно хихикали Угрюмый и Коляша — нашли же время посудачить… Напряжение зашкаливало в «красной зоне», нервы звенели. Спокойствие, выдержка, терпение… и, блин, заткнитесь вы все!

Захрустели кранцы — есть контакт! Телохранители с каменными рожами подались на «Меконий». Разбойничий свист — и люди в черном, скрывающие лица под масками, ринулись на абордаж! Они палили в воздух из коротких автоматов, орали… Фактор внезапности был налицо, охрана даже не почесалась. Ее смели — всех четверых! Повалили на настил, стали избивать. Максим отправил кулак в гладко выбритого крепыша с дрожащей жилкой на виске — того отнесло на канаты стоячего такелажа, они швырнули бедолагу обратно — снова на кулак. Несчастного вырвало, Максим нанес заключительный удар — в сонную артерию, погрузив мужчину в беспамятство. С воплем пробежал еще один крепыш — точная подножка, и бегун покатился по палубе, вереща, что он всего лишь матрос, у него нет оружия, он ни в чем не виноват! Так какого тут разбегался?! Мельтешила побелевшая от страха физиономия мэра Колыванова, он пятился, оступался — вот мы, значит, какие? Знакомы заочно, по фотографии… Хотя позвольте! Этого типа он видел одиннадцать лет назад — моложе был, не такой упитанный. Тот день каленым железом врезался в мозг. Прибыли в гавань с Воронцовым и его братцем — высадились из машины, направились к шхуне. Их окликнул лощеный тип из подкатившего к причалу джипа. Владимир Михайлович сморщился, словно лимон целиком проглотил. Отпросился на пару минут, говорил с этим типом не в охотку, а вернулся расстроенный. Впрочем, потом развеялся, ему предстоял еще один неприятный разговор — с Максимом. Значит, следили за событиями, до последнего пытались увещевать несговорчивого Воронцова…

Он бросил кулак в широкую переносицу: тресь!!! Колыванов рухнул, как щит от порыва ветра, на корточках затрусил прочь. Максим нагнал, саданул по заду — чуть ногу не сломал. Теперь он долго сидеть не сможет! Схватил его за шиворот, поволок — и лбом о стальную мачту — чтобы и думать не пытался! Двумя пинками изувечил лодыжки — чтобы не стоял! Поднял за ворот обеими руками, принялся отбивать бока, грудную клетку, почки с печенью — чтобы и лежать не пытался, чтобы любая поза доставляла муки и страдания. Опомнился — совсем звереешь, бандит… А господин градоначальник катался по палубе, раздираемый пронзительной болью, визжал, кукарекал. Максим сорвал с подбородка маску, завис над «испытуемым».

— Ты кто? — хрипел Колыванов. — Уйди, не трогай, я тебя не знаю…

Ах ты, гад! Мог бы запомнить, кого отправляешь в тюрьму на пятнадцать лет! Чугунная затрещина, морду — в фарш… Попалась на глаза канатная бухта, придвинутая к борту — часть каната размотана, валялась, свернутая, на палубе. Он схватил свободный конец, обмотал вокруг мачты, прикинув на глазок оставшуюся длину, стал привязывать к здоровой лодыжке — узел на узел, чтобы не развязался. Мэр пытался приподняться, что-то шамкал. А он закончил плести узлы, схватил его за шиворот — и мощным пинком, под аккомпанемент тоскливого воя, отправил за борт! Перегнулся через край — в самый раз! Голова Колыванова болталась в полуметре от воды, а сам он исполнял забористые испанские серенады!