Ночные всадники (сборник) - Николай Свечин

– И вы беретесь убедить в этом присяжных заседателей? – насмешливо спросил Лыков. – Вот еще два прежних протокола о выемке у вас ворованного имущества. Это называется рецидива. Усиливает наказание!

– Стало быть, так бог решил, – вздохнул Солныченко.

– Вам по паспорту сорок семь лет. Поплывете на Сахалин. Условия на острове тяжелые. Поверьте! Я был в тех краях, знаю, что говорю. Сопка есть в окрестностях Корсакова, вся в крестах. Каторжные мрут как мухи. А начальники у них бессердечные.

– За скупку заведомо краденого, господин надворный советник, мне полагается три месяца ареста, – спокойно поправил сыщика трактирщик. – Или штраф в триста рублей. Патент еще можете отнять на торговлю спиртными напитками. Неприятно, конечно. Но как-нибудь переживу. А про Сахалин это вы сболтнули!

Сыщик грозно нахмурился:

– Сболтнул?

– Точно так! Я законы знаю.

– Не все ты знаешь! Пойдешь не как барыга, а как укрыватель! По статье сто двадцать четвертой Уложения.

– Кого это я укрывал? И где? В трактире? Смешно, право слово! Вы попробуйте докажите.

– Укрыватель тех, кто напал на крестьянина Петрова и нанес ему побои, повлекшие смерть. Им каторга второй степени, а тебе годика четыре тоже перепадет.

– Вы их сначала поймайте, – рассмеялся в лицо Алексею трактирщик. – А я знать ничего не знаю. Никаким Сахалином тут не пахнет, и дело мое будет разбирать мировой судья, а не присяжные.

– Знаешь, дурень… Я, ежели взялся за дело, всегда довожу до конца. И гайменников тех поймаю, и тебя к ним присоединю. Так что, считай, Сахалин у тебя уже на лбу написан. Четыре года на Мертвом острове – не сахар. Ох, не сахар! Плыть дотуда два с половиной месяца, в жарких широтах. В трюме, как в парном отделении. Некоторые не выдерживают. Те, кто постарше! В сорок семь лет сердце уже не то. А если даже и доплывешь? Лес заставят валить! Вокруг тюрьмы все давным-давно сведено, приходится углубляться далеко в тайгу, на морозе…

– Для чего вы мне рассказываете такие ужасы? – нехотя поинтересовался арестованный. В нем угадывался опытный человек. Может, и он был на Сахалине? А потом оказался в Нижнем Новгороде. Чем такого пронять?

– Хочу, чтобы ты задумался и сам смягчил свою судьбу.

– Каким же образом?

– Рассказал мне о своем начальстве.

– Какое же у трактирщиков начальство? – ухмыльнулся Солныченко. – Акцизных чиновников имеете в виду?

– Нет, Прова Провыча Голяшкина.

– Эвона вы куда! Голяшкина я знаю, почтенный человек. В бога верует. Перед законом чист, хоть у пристава спросите! А намеков ваших я совсем не понимаю.

– Ну, – зловеще сказал Лыков, – тогда поехали.

Он лично отвез упорного человека в тюремный замок. Провел сразу к смотрителю 1-го корпуса Дуракову, знаменитому своей жестокостью.

– Аполлон Иваныч, есть у вас в корпусе такие камеры, где особенно худо сидеть?

– Найдем! – рявкнул тот, сразу поняв, чего хочет сыщик. – Молчать изволят? Ну, это нам не в новинку. На то имеются рецепты.

– Какие, к примеру? – спросил надворный советник, косясь на Солныченко.

– А вот хоть в третьей камере сидит у меня чудак. Налетчик известный, Лука Лещев. Слыхали?

– Нет. Шибко буйный?

– Не то слово! Он теперь психованным прикидывается. Чтобы, значит, от каторги отлынить. Не поверите: на людей бросается! Чуть не задушил давеча соседа.

– Годится, – резюмировал сыщик и повернулся к арестанту. – Жду от тебя признания. В твоих же интересах. А то мало ли народу не доживает до суда… Как надумаешь, стучи в дверь. Если успеешь.

Прошло еще два дня. Лыков облазил все Кунавино. Оно не очень велико: на востоке поджимает ярмарка, на западе – выставочный городок, на севере – железная дорога, а на юге – Ока. Застройка поэтому плотная – ни пустырей, ни огородов. Вдоль реки тянутся девять улиц: Напольно-Вокзальная, Новинская, Песочная, Кузнечная, Пирожниковская, Елизаветинская, Александровская, Владимирская и Набережная. Их нарезают на аккуратные кварталы девять поперечных линий. Стоят два храма: Владимирский и Спасо-Преображенский. Высится у реки огромная мельница Якова Башкирова. Лицом к Выставочному шоссе красуется Бабушкинская больница. На Елизаветинской есть еще начальное училище. Остальные дома – либо кабаки, либо бордели. Ну, не все, конечно, но многие.

Почти треть домовладений в слободе принадлежит татарам. Их кормит ярмарка. Во-первых, они там работают, и купцы охотно нанимают к себе магометан. Непьющие, честные и работящие – лучше любого православного. Но ярмарка лишь два месяца в году, а кушать надо каждый день. Поэтому и выстроили татары себя такие особенные дома: каменные, часто двухэтажные, и с большими подвалами. Знакомые торговцы охотно складируют там нераспроданные на ярмарке товары. Или проданные, но еще не вывезенные. А бывает, что эти грузы лежат в подвалах до зимы. Купец платит полежалое[21], владельцу подвала доход. В саму ярмарку жилища забиты приезжими, хозяева спят в сарае или в бане, а днем вкалывают на Сибирской пристани. Одна сдача квартир дает до ста рублей в месяц! В криминальные дела татары не суются, но про всех все знают. Только полиции никогда не скажут.

Две главные улицы Кунавина – это Пирожниковская и Елизаветинская. Строение на них солидное, дом к дому, сплошной стеной. Бросается в глаза здание возле училища, в 24 окна по фасаду, с проездом. Это и есть особняк Щавинской. Близко к вокзалу, но место тихое – от клиентов нет отбоя.

К выставке в Кунавине устроили несколько приличных гостиниц. На Александровской улице их сразу пять: Стригулина, Вороновой, Седовой, Ермолаева и того же Ахапкина. Последний размахнулся и еще гостиницу приткнул в 3-й линии. Набережную Оки украсили номера Куракиной, Вяхирева и Перлова. На Песочной наследники Панкратова выстроили корпус на сто человек с хорошей кухней. Лыков зашел туда пообедать – лучше, чем на пароходах! Но с другой стороны: куда девать эти громады, когда выставка закончится? У Куракиной хоромы на 350 человек! А у Перлова вообще на 700…В обычное время Кунавину столько гостиниц не надо.

Походы сыщика были неудачными. Никто с ним не говорил, все отмалчивались. Щавинская напоила чаем, но про купца Голяшкина речь не поддержала. Агент Сверчков показал несколько притонов. Но там обыгрывали в карты воров и спаивали ротозеев с последующим раздеванием. Это неинтересно: мелочь наверх не выведет.

Облазил Алексей и ярмарку. Она вошла в полную силу. По улицам ходили огромные массы людей. Все продавали и покупали, а еще развлекались на любой вкус. Рекорды бил «Театр паризьен» Шарля Омона на Нижегородской улице. Знаменитый увеселитель привез 120 этуалей, настоящих парижанок, одна красивее другой. В кафе-концерте девки выкидывали такое, что купцы зверели… Француженки бойко торговались, и цены за свои услуги вполне понятно излагали по-русски. Когда Лыков впервые зашел туда, то поразился. У самой сцены, одетый в статское, замер пристав кадра городовых Думаревский. И лорнировал этуалей с видом знатока… Чиновникам полиции запрещалось посещать места публичных увеселений без особого каждый раз на то разрешения полицмейстера. Конечно, Яковлев такого разрешения приставу не давал. Думаревский был смущен. Сыщик похлопал его по плечу и успокоил: