ЧП районного масштаба - Юрий Михайлович Поляков

на все пуговки белых рубашках, один даже при отцовском галстуке, широком и коротком, как римский меч.

«Прямо первое сентября, только что без цветов, — подумал Шумилин. — Молодец, Ирина Семеновна!» А то в последнее время взяли моду являться на бюро в чем вздумается, и он со всей резкостью говорил об этом на недавнем совещании директоров школ в РОНО.

— Садитесь, ребята! — важно пригласила Шнуркова, в ту пору третий секретарь райкома.

Школьники скромно расселись, стоять осталась лишь секретарь комитета ВЛКСМ 385-й Леночка Спиридонцева, аккуратненькая десятиклассница, хорошо усвоившая, что общественная работа и средний балл аттестата зрелости — сосуды сообщающиеся. Кукольным голоском она читала заявления, скороговоркой пробегала анкетные данные и передавала очередной бланк первому секретарю. Тот проверял правильность заполнения анкет и делал отметки, утверждающие решение о приеме.

А тем временем члены бюро беседовали со вступающими.

— С уставом ознакомился? — доброжелательно спрашивал кто-нибудь из сидящих за длинным столом.

— Д-да, — честно отвечал испытуемый.

— Тогда скажи, что такое принцип демократического централизма?

И вступающий говорил, иногда бойко, иногда с паузами, в которые был слышен отработанный на уроках шепот подсказок. Если ответ оказывался неуверенным, человека оставляли в покое, если же он проявлял твердое знание предмета, то могли еще поинтересоваться успеваемостью или правами и обязанностями члена ВЛКСМ. Но основательно расспрашивали только в самом начале двух-трех ребят: за дверьми ждали своей очереди учащиеся других школ, а в повестке дня значилась еще масса проблем.

Если группа вступающих оказывалась небольшой, каждому члену бюро доставалось по одному вопросу, знакомому, что называется, до слез, но когда — как в тот день — в зале заседаний случалось сразу человек по двадцать, надо было спрашивать по второму и третьему кругу. Приходилось с помощью вступающих выяснять политическую обстановку в мире, углубляться в историю комсомола, выпытывать, что же это за такое общественное поручение в восьмом классе — «консультант», в крайнем случае интересоваться, какую последнюю книгу прочитал испытуемый. Для ребят уж совершенно спортивного вида приберегали спасительную задачу: «Какие у комсомола ордена?» И вот удивительно: вместо того, чтобы пересчитать тут же на стене развешанные фанерные макеты, некоторые, уперев глаза в потолок, тужились вспомнить награды, изображаемые на первой полосе «Комсомольской правды».

В безнадежных случаях, когда вступающий молчал так упорно, будто хотел сберечь военную тайну, ему рекомендовали серьезно подготовиться и прийти в другой раз. Но шли на такое нечасто, ибо цифра приема — как говорится, лицо любого райкома.

В тот день, пока шел разговор со вступающими, Шумилин, не поднимая головы, визировал анкеты, подписывал уже готовые билеты и персональные карточки тех, кого утвердили полчаса назад: сектор учета трудился бесперебойно. Обработав очередную партию документов, он оглядывал членов бюро и просил, например, Гуркину: «Светланочка, поздравь, пожалуйста!». Та незаметно выходила из зала, в кабинете кого-нибудь из секретарей пожимала руки новым членам ВЛКСМ, вручала билеты и тихонько возвращалась.

В тот день 385-я школа постаралась и прислала на прием гораздо больше, чем планировалось, поэтому к тому времени, когда Спиридонцева вызвала Семенова и передала первому секретарю последнюю анкету, каждый задал уже по три вопроса, дошло дело и до орденов. Наступила пауза, какие бывают на собраниях, если докладчик перепутает странички выступления.

Семенов испуганно вскочил и, ожидая, взволнованно гнул длинные прозрачные пальцы.

Удивленный тишиной, Шумилин поднял глаза, сразу уловил ситуацию и задал самый простой вопрос, какой только пришел на ум:

— А почему ты вступаешь в комсомол?

— Я? — переспросил паренек.

— Ну, не я же!

— Я… Так ведь все вступают.

— Что значит «все вступают»? Ты-то сам почему решил стать комсомольцем?

Испытуемый молчал.

— Как ты учишься? — зашел с другого бока первый секретарь.

— Без троек.

— Общественные поручения есть?

— Есть. Стенгазета.

— А кто тебя рекомендовал?

— Елена Александровна… Классный руководитель.

— Ну, вот видишь, все у тебя в порядке, а ты не можешь повторить то, что сам же в анкете написал! — улыбнулся Шумилин.

— Могу повторить… Но это ведь все написали! — вернулся в исходное положение паренек, видимо, убежденный, будто от него ждут какого-то особого, исповедального ответа.

— Вот так, да? Опять — «все». Вы под диктовку, что ли, писали?

— Н-нет, — ответил Семенов, оглянувшись на застывшее лицо Спиридонцевой. — Нет, нет!

— Кто у тебя родители? — резко вмешалась в разговор Шнуркова.

— Папа — шофер, мама — воспитательница в детском саду…

— Интеллигентная семья! Что же они тебя мыслить самостоятельно не приучили? «Как все» — не ответ. Пойми, комсомол — это огромное событие в твоей судьбе, это шаг, который нужно продумать, прочувствовать, пропустить через сердце, через душу! Комсомолец — не звание, не красивый алый билет, это жизненная позиция! Ты понял меня?

— Понял…

— Я предлагаю отложить. Пусть молодой человек обдумает хорошенько свой шаг, подготовится! — директивно закончила третий секретарь, решив, наверное, что сегодня и так приняли достаточно.

— Подождите! — остановил ее Бутенин и обратился к побледневшему пареньку. — Ты хочешь быть комсомольцем?

— Хочу… — проглатывая слезы, ответил Семенов.

— Ты читал речь Ленина на III съезде комсомола?..

— Читал! — ожил он и, не дожидаясь уточнения вопроса, довольно бойко принялся пересказывать содержание речи.

— Хватит… Хорошо! — остановил его Бутенин. — Учится нормально, общественное поручение есть, документы знает… Одним словом, я считаю: можно утверждать…

— Я категорически против! — непримиримо возразила Шнуркова. — Это же формализм! А говоря о задачах Союза молодежи, между прочим, Владимир Ильич предостерегал именно от начетничества! Если человек не знает, зачем идет в комсомол, — хорошая память ему не заменит убежденности. Я против!

Все посмотрели на Шумилина.

Он поднял праздную скрепку, поднес ее к настольному магниту, напоминавшему металлического ежа, усеянного продолговатыми канцелярскими колючками. Скрепка скользнула из пальцев и смешалась с другими, секунду он еще различал ее, но потом навсегда потерял из виду.

Шумилин думал о том, что на паренька от волнения напал обыкновенный столбняк, хотя Семенов наверняка подготовлен не хуже своих уже утвержденных одноклассников. Но, с другой стороны, как ни в чем не бывало принять человека, не ответившего, почему он вступает в комсомол, тоже нельзя. Да еще эта Шнуркова… Надо бы не Кононенко, а ее на актив сегодня отправить. Вот тоже третьего секретаря бог послал: чуть что — в Новый дом бежит! Ладно, через месяц примем парня, а ему впредь наука: мужчина всегда себя должен в руках держать.

— Голосуем. Кто за то, чтобы отложить? — призвал он и сам поднял руку.

Против проголосовал Бутенин. Полубояринов воздержался.

— Мы, Юра, не можем сегодня утвердить решение собрания о твоем приеме, — отечески объяснил первый секретарь, — Но ты не расстраивайся: мы тебе не отказываем, через месяц ждем на бюро. До свиданья, можешь идти…

После того, как Семенов, словно выгнанный вон из класса, вышел за дверь, Шумилин поднялся, попросил встать