Правила еды. Передовые идеи в области питания, которые позволят предотвратить распространенные заболевания - Говард Джейкобсон

В рамках этой системы работает большое количество людей, многие из которых совершенно точно руководствуются благими намерениями. О них я думаю следующее: их намерения были институционализированы. Их храбрые усилия заточили в клетку, их любовь к людям посадили под замок. Они застряли в петле, как и общество, внимающее их посланиям. Что еще более важно: сами они забыли о своей институционализации. В годы основания научных и медицинских учреждений конституциональную теорию и питание игнорировали, отказывались включать в общий дискурс и лишали преимуществ. Позже о них вообще позабыли и даже стерли из истории самих учреждений, потому что они отклонялись от нормы того, что стало отождествлять само понятие науки.

Можно сказать, что при дальнейшем движении вперед наибольшую угрозу для здоровья человека представляют не малоэффективные стратегии и протоколы, которые мы называем лечением, хотя они и могут быть дорогостоящими и приносящими вред, а скорее повсеместно практикуемая культура «забывчивости». Если учреждения жестко относятся к нонконформистам, то так происходит, вероятнее всего, не потому, что люди, принимающие участие в этом предприятии (исследователи, политики и т. д.), – злые заговорщики, а потому, что они игнорировали прошлое или предпочли его забыть. Они полностью оторваны от знаний об актуальной и важной работе, которую проделали их предшественники. Это проблема касается всех ученых, но особенно пагубна она, когда дело доходит до исследований таких биологически сложных заболеваний, как рак. Мы уделяем слишком много внимания ближайшему будущему, формулированию вопросов и разработке проектов и недостаточно заинтересованы в изучении и внедрения уроков прошлого.

В начале моей карьеры считалось общепризнанным, что любому новому исследовательскому проекту должен был предшествовать обзор литературы прошлых лет, минимум на два десятилетия назад. Сейчас же все, что публиковалось более пяти лет назад, считается устаревшим и даже неуместным. По мере того как все больше и больше людей стало заниматься научной деятельностью, темпы и объем публикаций увеличиваются, и теперь в понятие «история вопроса» входят публикации лишь нескольких последних лет.

Я попытался противостоять этому около 40 лет назад, когда был в творческом отпуске в штаб-квартире Федерации американских обществ экспериментальной биологии и медицины, расположенной на окраине Вашингтона, округ Колумбия. Во время моего пребывания там я был назначен на должность представителя Конгресса, ответственного за мониторинг финансирования биомедицинских исследований в Конгрессе. Эта была удручающая должность, которая подразумевала гораздо больше лоббирования и политиканства, чем я мог бы выдержать. Честно говоря, я не очень хорошо справлялся: должность совсем не подходила особенностям моего характера. Как бы там ни было, меня, как первого ученого, занявшего эту должность, попросили обобщить свои мысли, опыт и предоставить любые полезные рекомендации, которые я мог бы дать возможным будущим преемникам. Помня об обстановке, в которой я работал и в которой большинство фокусировалось на ближайшем будущем, не обращая внимания на уроки прошлого, я выдвинул несколько ироничное предложение. Я посоветовал прекратить финансирование всех новых исследований Национального института здоровья (за исключением текущих зарплат) на пять лет и вместо этого посвятить время и средства проведению конференций и обсуждению уроков прошлого века. Я предположил, что мы можем дать будущим биомедицинским исследованиям новое направление, отыскав на карте старые маршруты.

Мои старшие коллеги сочли эту внезапную идею безумной. Все были уверены, что любое исследование, каким бы узконаправленным оно ни было, продвигается в верном направлении без необходимости проведения дальнейших обсуждений и что любое такое обсуждение будет препятствовать исключительно важному движению науки вперед (и неважно, куда эта сила нас заведет). В конце концов Федерация не захотела опубликовать мою статью [73], и я уступил. По их мнению, такое заявление могло бы бросить тень на Национальный институт и создать впечатление его неэффективности. Я согласился, что они правы, но, пожалуйста, помните, что это происходило 40 лет назад! В настоящий момент у нас гораздо больше научной информации, которую нужно систематизировать, перевести и использовать. О большинстве ее никто никогда даже не услышит. О многих работах забудут еще до того, как просохнут чернила, которыми их написали. И таким образом, колесо науки будет продолжать вращаться, но не вперед по земле, как шина автомобиля, а скорее как спутник на орбите наших учреждений, постоянно и бесполезно кружась.

Сегодняшние исследования и лечение должны соответствовать постоянно сужающимся рамкам. Я не сомневаюсь, что если бы можно было объединить всю силу питания в один идентифицируемый предмет, например в таблетку или процедуру, то оно получило бы гораздо больше поддержки и огласки. Между тем старые протоколы лечения, которые более 100 лет назад начала защищать местная теория, продолжают доминировать в области онкологии, несмотря на их неэффективность. В самом деле, если бы эти протоколы доказали свою действенность с самого начала, если бы результаты были «блестящими до крайности», как утверждали некоторые комментаторы, тогда мы полностью могли бы избежать так называемой войны с раком, о которой говорилось в первой главе.

Вместо этого война в самом разгаре.

Наш современный, «продвинутый» подход к лечению онкологических заболеваний провоцирует невероятные расходы и часто приводит к физическим травмам со смертельным исходом. По оценкам на 2014 год, средняя стоимость одного курса химиотерапии под надзором лечащего врача составляет около 20 000 долларов[73]. Для человека, проходящего курс химиотерапии, находясь в больнице, стоимость уже увеличивается до 26 000 долларов[74] [74]. Что еще хуже: эти расходы растут быстрее, чем средний прожиточный минимум, поэтому сегодня многим пациентам приходится делать невозможный выбор между отказом от лечения и лавиной медицинских счетов, которая грозит накрыть их с головой. Ужасно, что так много граждан такой богатой страны терпят финансовый крах из-за простого стремления остаться в живых. Я уверен, что большинство согласится со мной на этот счет. И, как мы видели, эффективность многих методов лечения в лучшем случае можно назвать весьма сомнительной. По сведениям 2004 года, предоставленным австралийско-американской исследовательской группой, которая проанализировала большой массив данных, касающихся 22 типов рака, наше «лечение» – это вовсе не лечение. Выживаемость пациентов, принимающих цитотоксические химиотерапевтические препараты, на протяжении последующих пяти лет увеличилась в среднем всего на 2,1 % [75] по сравнению с отсутствием лечения. В значительной мере это увеличение можно отнести к эффекту плацебо. И ко всему прочему, недавний отчет Европейского агентства по лекарственным средствам показал, что в период с 2009 по 2013 год большинство (57 %) разрешенных противораковых препаратов вышли на рынок без каких-либо доказательств того, что «они улучшили качество или продолжительность жизни пациентов» [76]. Тем не менее многие из них были представлены на рынке как «революционно новые препараты». Порог «качества или количества» для измерения успеха лекарственных средств не очень конкретный или строгий. Он даже не делает различий между краткосрочными и долгосрочными эффектами. Но большинство лекарств, выпущенных в течение исследуемого периода, не смогли продемонстрировать существенного преимущества. Наши «лекарства» от рака настолько ядовиты, что пациентам рекомендуется дважды смывать воду в туалете после использования его [77]. Это важно, потому что лекарство продолжает присутствовать в организме человека на протяжении примерно 48 часов после лечения и способно нанести вред здоровым людям в доме. Однако если оно может нанести вред здоровым людям, то что это «лекарство» может сделать с тяжелобольными пациентами, которые его принимают?