Давай займемся любовью - Анатолий Тосс

Я наблюдал за ними и думал, что их сегодня вечером ожидает праздник, тоже тихий, спокойный, размеренный, пропитанный любовью, как слоеный торт кремом. Я представил, как они придут вдвоем домой, разденутся, чинно, не спеша, поставят на огонь чайник, накроют стол скатертью, достанут праздничные чашки, аккуратно откроют коробку, медленно и бережно разрежут вожделенный торт, разложат по блюдечкам. Потом начнут есть, не спеша, каждый свой кусочек, запивая чаем, обсуждать достоинства торта, наслаждаться его вкусом, радоваться, делиться радостью. А потом сложат оставшуюся половину обратно в коробку и поставят в холодильник, и будут есть по кусочку каждый вечер в течение недели. А через неделю снова пойдут в «Елисей», снова будут стоять в очереди и обсуждать, какой именно торт купить на сей раз.

Я поглядывал на них украдкой, вслушивался в их неспешный, обстоятельный разговор и удивлялся – как сильно может отличаться уклад жизни, какой разной бывает радость.

Вот мне, например, были безразличны все торты мира, никаких чувств они у меня не вызывали – дадите кусок, я его проглочу, конечно, но не замечу ни розочек, ни прослоек, ни пропиток, ни начинок. Я и самого куска скорей всего не замечу.

Точно так же и моя жизнь не требовала размеренности, ей были чужды рутина и бытовая повседневность. Она расцветала на непредвиденности, на беспокойном ожидании, на плотной насыщенности событиями. Именно они, события, расцвечивали жизнь, наполняли ее – незапланированные, непросчитанные, поджидающие каждый день, каждую минуту, когда их уже и не положено ожидать. Я купался в них, питался их заряженной энергией, пил их забродившую хмельную амброзию.

Я протянул чек продавщице, тоже усталой от непрерывной суматохи, но все же с подкрашенными губами, в белой накрахмаленной фирменной наколке.

– Мне торт за два семьдесят пять, – попросил я.

– Какой вам? У нас два разных торта за два семьдесят пять, – устало проговорила она.

Я не знал, мне было все равно.

– Милая девушка, – обратился я к немолодой, измученной женщине, весь день простоявшей за прилавком, – сделайте одолжение, выберите за меня. Тот, который вы сами любите больше всего.

Я думал, она улыбнется, ну хоть слегка. Но она лишь повернулась к стопкам коробок, подхватила одну, хлопнула на прилавок, приоткрыла на мгновение, тут же перехватила поперек веревкой и уже обращалась к следующему, стоящему за мной покупателю.

Леху я встретил у отдела бакалеи, он тоже уже отоварился, причем даже не одной бутылкой, а двумя.

– На хрена ты две купил? – удивился я.

– Да пусть будет, раз уж в очереди отстоял. Вдруг не хватит? – предположил запасливый Леха, но я только пожал плечами.

– Сколько с меня? – задал я вопрос про деньги, потому что Лехина покупка по стоимости явно перевешивала мою.

– А сколько торт стоил? – в свою очередь поинтересовался Леха.

Затем он быстренько подсчитал сумму. Получалось, что если делить на троих, то я ему был должен всего рубль. После сегодняшней Зинаиды денег было практически бессчетно, и я полез в карман.

– У тебя что-то вывалилось. – Леха нагнулся, поднял листочек, он, наверное, выпал, когда я доставал деньги.

Листочек был исписан синими чернилами, я взглянул на него не с меньшим, чем Леха, интересом. Какой-то телефонный номер, ниже чужой рукой аккуратным почерком выведено «Мила Гессина».

– Кто такая? – поинтересовался товарищ, протягивая мне бумажку одной рукой, а другой крепко прижимая к телу бутылки.

– Да с девушкой сегодня утром в лесу познакомился. На лыжах катался и познакомился. Надо же, я и забыл про нее.

Я засунул бумажку обратно в карман, и мы двинулись в темнеющий за стеклянной дверью вечер.

– К Гессину имеет отношение? – спросил Леха на ходу.

– К какому Гессину? – Я не знал ни одного Гессина.

– Как же, академику Гессину, кардиологу.

– Откуда я знаю. Вряд ли, мало, что ли, Гессиных в Москве. Вот музыкантша, например, была, училище ее именем названо.

– У той фамилия Гнесина, – поправил всезнающий Леха.

– Ну, извини, запутался я. – И я налег телом на тяжелую, упирающуюся дверь.

Юлька уже сидела в «Запорожце» и, конечно же, на моем переднем сиденье, потому что в мире Ромика она занимала самый высокий приоритет. Впрочем, ей пришлось вылезти, пропустить нас – в «Запорожец» можно было пробраться только через две передние дверцы, и обе маленькие.

Вообще, любой, увидев Юльку впервые, мог подумать, что либо попал на небеса, либо встретил спустившегося на землю ангела. Белокурые локоны, синие, залитые святой невинностью глаза, взгляд, исполненный смирения, всепрощения, понимания. Легкая стройная фигурка – в ней во всей проступала воздушность, чистота незамутненной лазури. Такой женщине хотелось довериться, открыть душу, а взамен обрести покой и частицу глубокой, уходящей в поднебесье синевы.

В принципе они с Ромиком попадали под статус жениха и невесты – тогда любая пара, встречающаяся два года, уже автоматически считалась обрученной.

Сначала мы доехали до Патриков, Леха ориентировался, ведя свой топографический отсчет только от пруда, от левого его, покрытого ледяной коркой бережка. Поэтому сначала мы покружили по соседним переулочкам и в результате остановились в заснеженном, как и все вокруг, и оттого казавшемся особенно одичавшим дворе. Было кромешно темно, на фоне черного неба громоздились лишь еще более одинокие, запущенные силуэты соседних домов. Все они разной высоты, разных скошенных тупо-образных форм окружали даже сейчас, ночью, полотняный от засилья снега двор, наступали на него, грозились затоптать, раздавить.

Но нас пустынная скованность двора не смутила, мы бодро вылезли из «Запорожца», беспечный скрип подмятого ботинками снега наполнил уютом самые дальние уголки дворового колодца. Легко поддалась парадная дверь, мы влетели в подъезд, вскарабкались на второй этаж, остановились у обитой коричневой клеенкой двери – из-за нее сочился разнобойный, разноголосый шум вечеринки и растекался по немытому кафельному полу лестничной площадки.

Леха позвонил, потом глухо постучал кулаком в дерматин, снова позвонил, обернулся к нам троим, жавшимся стеснительно позади, подбадривающе улыбнулся. Наконец дверь отворилась, из проема хлынул сконцентрированный, разгоряченный полумрак, но тут же, столкнувшись с электрической желтизной тусклой казенной лампочки, заспорил с ней, чуть отстранился, отступил внутрь квартиры, выделив стройную девушку в обтягивающей черной водолазке, в узкой, облегающей юбке, в туфельках на невысоких каблуках.

Черное удивительно шло к ее светлому личику – милая улыбка, бледная кожа, челка прямых светлых волос прикрывает лоб, толстая недлинная коса перекинута через узкое, чуть выдающееся вперед плечо. В принципе в ней не было ничего особенного – обычная девушка, таких каждый день десятками встречаешь на улице. Но то ли это кокетливо выдвинутое вперед плечико, то ли пушистый кончик косы, который она инстинктивно теребила длинными, бледными пальчиками… А возможно, резко отточенная обтягивающей материей высокая, слишком рельефно вырезанная на черном грудь – но что-то меня шарахнуло, несильно, не выбив из колеи, но все же ощутимо. Какая-то простая, невинная девичья прелесть – в общем-то, банальная, много раз описанная, изображенная, растиражированная многосерийными телевизионными фильмами.