Искушения и искусители. Притчи о великих - Владимир Чернов

О чем ему жалеть? Ни о чем. Глори, Слава!

P.S. Всякий раз, наслушавшись его рассказов, я принимался уговаривать Ростроповича сделать из всего этого книгу, причем брался не только записать все на диктофон, но и помочь оформить, не претендуя даже на упоминание моего имени, настолько обидно было, что пропадают, растрачиваясь по компаниям, случайным встречным эти устные неповторимые его истории. Эти уговоры всякий раз заканчивались категорическим вмешательством Галины Павловны: «Не надо ему никаких помощников! Сам сядет и напишет!»

И вот он заболел. И у него образовалось пустое время. И мне позвонили и сказали, что дочери купили уже диктофон и можно начать записывать. И я засуетился и стал выкраивать время, чтобы ничего не мешало. А не надо было выкраивать, надо было бежать немедленно. Потому что позвонили снова и сказали, что Слава умер, и теперь ему не нужно уже ничего.

Его дома — что-то несуразное. Такие природные явления. Вроде как бредешь в нехоженой глуши, вдруг — о! Стоит. Само по себе образовалось. Обло, озорно, огромно, стозевно. И лайяй. Соорудить такое случайно может ребенок. Но детская песочная гора — пустяк, ткни — и развалится. А эти застилающие небо торты стоят и не падают. Причем сделать еще хоть один такой же — не удалось никому.

Одни считали, это потому, что Антонио Гауди — гений, другие, потому что — сумасшедший. И у тех, и у других доводов полны карманы.

Гений

Ну, допустим, гений. А почему почти все, что делал, осталось недоделанным? Или на бумаге? Чего-то ему не хватало.

Еще когда учился на архитектора, дали им задание: проект ворот для кладбища. Ну, ворота и ворота. Хоть и для кладбища. Однако. Нашего гения за его проект хотели просто выгнать из студентов. Потому что вместо чертежей сдал рисунок, высокопарно называя его Эскиз. Чертить он никогда не любил, да, честно говоря, и не особенно умел. Почему — чуть позже. В общем, преподаватели уже занесли было руки над его невнятной головой, но опустить не могли никак. Рисунок был замечательный. На нем красовались не какие-то там ворота на несмазанных петлях, это была целая триумфальная арка, только при виде ее от ужаса хотелось перекреститься. Под мрачным небом стоял проход не на какое-то кладбище, а с этого на тот свет. А наверху сидел сам Господь во всем величии. А ниже куча народа, Христос, апостолы, старцы. И буквы Альфа и Омега. Помните из Апокалипсиса: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, первый и последний»? Ворота, в которые не хочется идти. А надо.

Вот так. Чертить не хочет, а выгонять жалко. Понятно, что рисуночек — ни в какие ворота: строить по нему никому в голову не придет, да и какое кладбище рискнет поставить такую громадину, о деньгах и речи нет, кто ж столько даст?!

То есть бедолага совсем оторвался от жизни. И — попали пальцем в небо. Какое там оторвался!

Вот заказали ему городские власти сделать для Королевской площади фонарный столб. Не площадь оформить, не какие-нибудь там лестницы и галереи. А шикарный заказ, мечта поэта. Столб. Он сделал. Ему дают гонорар. 336 песет. Красная цена. И вдруг этот вчерашний студиозус встает в третью позицию и заявляет, что мало. Он хочет 2300 песет. Еще бы! Он же не какой-нибудь там фонтан соорудил. Целый столб! Власти разинули пасти. Городской архитектор долго пересчитывал расходы студиозуса, долго с ним торговался и наконец ужал сумму до 850 песет. Естественно, после этого никакие заказы нашему гордому гению муниципальные власти не делали уже никогда. Хотя к столбам, которые стоят на площади и по сей день, с удовольствием водят туристов.

Или еще. Взялся он строить церковь. Строил десять лет, все деньги потратил. На церковь не потянул, хватило только на крипту. Это такой полуподвал под алтарем, часовня, где иной раз хоронят всяких достойных прихожан. То есть основание, на котором должна бы встать церковь. Грубо говоря, фундамент. Что делать будем? А, говорит, ничего не будем, хватит, больше строить не могу. Нет, крипта, конечно, вышла — всем криптам крипта, внутри целая толпа колонн, лесная чащоба, красота. Но между прочим, ни одной колонны прямой, все изогнутые, наклонные и каждая сама по себе. Чащоба после бури. Как они в этих положениях держат свод — известно одному Богу. И Гауди. Как-то ухитрился. Туристы до сих пор ахают. Но ведь заказывали-то ему не для туристов. А попробуй с ним поспорить! И ведь предупреждал заказчиков один священник, такой Солер: «При общении с Гауди вы должны либо убить его, либо отступить и признать его правоту».

Очень любил делать колонны, причем все — вкривь и вкось. Как-то в одном здании тоже понаставил колонн, любуется. Тут входит заказчик, человек богатый, привыкший к тому, чтобы все было как у людей, только круче. И просто даже обалдел: ты, говорит, конечно, гений, но сам смотри — вон та колонна держит весь потолок, а на ней уже трещина. Рухнет же вот-вот. Гауди говорит, да эта трещина вообще сделана специально, чтобы все проходили мимо и боялись. Ну, хорошо, говорит хозяин, я уже боюсь, но ведь действительно рухнет в самый неподходящий момент и кого-нибудь задавит. И это за такие деньги! Услышав про деньги, Гауди затрясся, вышел из себя и куда-то побежал. Вдруг притащил кувалду и давай ею колотить по несчастной колонне. Все вокруг врассыпную. И тут несчастная колонна пополам! Но ничего не рухнуло. И не рухнет никогда, говорит злобно Гауди, потому что поставлена здесь не для того, чтобы держать, а для красоты. Все руками развели. А как же, говорят, потолок-то не падает? Как-как! А вот не скажу!

Еще он, бывало, встанет под арку, когда с нее снимают опалубку, и улыбается криво, бесстрашный. Все в ужасе зажимают рты, а он говорит — да не бойтесь, пока раствор застывал, я его загипнотизировал.

Вообще-то действительно загадка: все у него выходило пошатнувшимся, но стояло насмерть. Да и на здания то, что получалось, походило мало. То какие-то пряники и леденцы — хоть лизни, то груды песка и костей, то какой-то зверь на многих руках и ногах. Очень тяжелый, прямо видно: руки-ноги напряжены, сейчас как топнет! Но ведь заказывали-то не слона, а конюшню.

И конечно, почти все, что осталось от нашего гения, приходилось достраивать. Он начал и бросил, другим приходится заканчивать, а он уже далеко. Вот Флобер, наглядевшись на таких ребят, как-то и сказал сурово: «Архитекторы все сплошь идиоты. Всегда забывают о лестнице».

И ошибся, потому что наш о лестнице не то что не забывал, однажды лишь ею, родной, и занимался. Для своего старенького папы построил специальную лестницу, пологую-отлогую, чтоб тот мог наверх не карабкаться, задыхаясь, а всходить медленно и торжественно. Таких лестниц никто не строил, поэтому все посмотрели, ахнули, говорят: гениально!

Когда его выпускали из школы архитектуры, директор, чтоб успокоить профессоров, сказал: «Ну, господа! Перед нами либо сумасшедший, либо гений!» Не могли же преподаватели признаться, что обучали сумасшедшего. А чего уж там! И если в молодости он еще, может быть, и был похож на гения, то с возрастом все больше становился похож на городского сумасшедшего.

Сумасшедший