Рейх. История германской империи - Борис Соколов

Однако внутриполитические соображения и прежде всего – необходимость обеспечить поддержку войне со стороны социал-демократической фракции рейхстага заставили поторопиться с объявлением войны России, отнюдь не необходимой с военной точки зрения. И с дипломатическим обоснованием объявления войны Петербургу получилось не так уж здорово.

29 июля германский Генеральный штаб направил записку в МИД. В ней говорилось: «Бесспорно, что всякое государство Европы отнеслось бы к конфликту между Австрией и Сербией не иначе как с чисто человеческим интересом, если бы в него не была внесена опасность всеобщего политического осложнения, которое уже сейчас грозит мировой войной. Уже более пяти лет Сербия является причиной европейских осложнений… Только после последнего кошмарного преступления Австрия прибегла к крайнему средству, чтобы каленым железом выжечь нарыв, угрожающий постоянно отравлять тело Европы. Следовало ожидать, что вся Европа будет ей за это благодарна… Но Россия стала на сторону преступной страны. Лишь в виду этого австро-сербский конфликт превратился в грозовую тучу, которая угрожает ежеминутно разразиться над Европой».

Германские генералы обращали внимание дипломатов на то, что Россия приняла решение о мобилизации, что, в свою очередь, вынуждает Австрию проводить мобилизацию уже не только против Сербии, но и против России, вследствие чего австро-русское столкновение становится неизбежным. А такое столкновение «представляет для Германии casus foederis (случай, подпадающий под действие союзного договора). Только чудо могло бы еще предотвратить войну». И завершали свой меморандум следующей лицемерной сентенцией: «Германия не желает вызвать этой ужасной войны. Однако германское правительство знает, что если бы оно не захотело прийти на помощь своему союзнику в момент, когда решается его судьба, то это роковым образом нарушило бы глубоко укоренившиеся чувства союзнической верности – одну из прекраснейших черт немецкой души и, следовательно, пошло бы вразрез со всеми чувствами своего народа». Получается, что генералы собирались начать мировую войну под давлением «народных чувств».

И тут же германский Генштаб поторопил политиков с началом войны: «По имеющимся сведениям, и Франция, по-видимому, проводит подготовительные мероприятия к возможной мобилизации. Ясно, что Россия и Франция идут рука об руку в своих мероприятиях.

Следовательно, Германия, если столкновение между Австрией и Россией станет неизбежным, произведет мобилизацию и готова будет вести войну на два фронта.

Для предполагаемых нами, в случае необходимости, военных мероприятий чрезвычайно важным является возможно скорее точно узнать, намерены ли Россия и Франция пойти на войну с Германией. Чем скорее подвигаются вперед приготовления наших соседей, тем быстрее они смогут завершить свои мобилизации. Военное положение становится из-за этого со дня на день все более неблагоприятным и может привести нас к роковым последствиям, если наши предполагаемые противники будут в полном спокойствии подготовляться и впредь!»

В тот же день, 29 июля, Лихновский сообщал из Лондона о своей беседе с Греем: «Британское правительство желает поддерживать и впредь существующую с нами дружбу и оставаться в стороне до тех пор, пока конфликт ограничивается Австрией и Россией. («Это значит, что мы должны оставить Австрию. Неслыханная пошлость и дьявольское фарисейство – зато чисто по-английски!» – возмущался кайзер на полях телеграммы. – Б. С.). Но если бы мы и Франция были вовлечены в войну, то дело сейчас же приняло бы иной оборот, и британское правительство считало бы себя, пожалуй, вынужденным принять спешные решения («Уже приняты», – мрачно заметил Вильгельм. – Б. С.). В этом случае нельзя было бы долго оставаться в стороне и выжидать («Т. е. они нападут на нас», – со скрытым ужасом подытожил Вильгельм. – Б. С.). Когда разразится война, то это будет величайшей катастрофой, какую когда-либо видел мир…

Сэр Э. Грей добавил еще, что его правительство («Мы тоже», – заметил Вильгельм. – Б. С.) должно считаться и с общественным («Новоиспеченным!» – иронизировал кайзер. – Б. С.) мнением («Если правительство захочет, ему легко управлять и вертеть общественным мнением, ибо пресса его беспрекословно слушается», – откровенничал кайзер, невольно признавая, что свобода германской прессы была отнюдь не столь безусловна, как свобода прессы британской. – Б. С.)».

Эту телеграмму Вильгельм сопроводил следующим не слишком парламентским пассажем: «Англия открывает свои карты в тот момент, когда ей кажется, что мы загнаны в тупик и находимся в безвыходном положении! Гнусная торгашеская сволочь пыталась обмануть нас банкетами и речами. Наглым обманом являются направленные в мой адрес слова короля в разговоре с принцем Генрихом: «Мы останемся нейтральными и постараемся поддерживать это состояние так долго, как это окажется возможным». Грей уличает короля во лжи, и этот разговор с Лихновским является лишь проявлением угрызений совести по поводу промелькнувшего у него сознания, что он нас обманул. Вместе с тем это по существу угроза, соединенная с блефом, чтобы разъединить нас с Австрией, помешать мобилизации и взвалить вину за войну на нас. Он знает определенно, что, стоит ему только произнести одно серьезное предостерегающее слово в Париже и Петербурге и порекомендовать им нейтралитет, и оба тотчас же притихнут. Но он остерегается вымолвить такое слово и вместо этого угрожает нам! Мерзкий сукин сын! Англия одна несет ответственность за войну и мир, а уж никак не мы! Это следует публично установить».

А уже на следующий день, 30 июля, Вильгельм, комментируя донесение германского посла из Петербурга, впервые высказал мысль о необходимости «революционизировать» страны Антанты: «Наши консулы в Турции и Индии, агенты и т. п. должны разжечь среди мусульманского мира пламя восстания против этого ненавистного, лживого и бессовестного народа торгашей. Если нам суждено истечь кровью, то Англия, по крайней мере, должна потерять Индию».

Еще 25 июля Австро-Венгрия начала мобилизацию восьми армейских корпусов, что неизбежно вызвало частичную мобилизацию в районах, прилегающих к австрийской границе, и со стороны России. 31 июля оба государства от частичной мобилизации перешли к обшей. Французский посол в Петербурге Морис Палеолог в этот день сообщал в Париж: «На основании всеобщей мобилизации Австрии и предпринимаемых Германией в течение 6 дней тайных непрерывных мобилизационных мероприятий издан был приказ о всеобщей мобилизации российской армии».

На русскую мобилизацию Германия ответила собственной мобилизацией. Дальше сработал эффект домино. 1 августа объявили мобилизацию Франция и Англия. Германский посол в Париже сообщал в этот день: «Премьер-министр заявил мне, что только что изданный здесь приказ о мобилизации вовсе не означает агрессивных намерений. Это подчеркнуто и в самом приказе. Все еще имеется возможность продолжать переговоры на основе предложения сэра Эдуарда Грея, к которому Франция присоединилась и которое она горячо поддерживает.

Против столкновений на границе с французской стороны предприняты меры предосторожности – установлением 10-километровой зоны. Премьер-министр все еще не может отказаться от надежды на мир».

Тем временем Бетман направил России ноту, которая никак не могла быть принята Петербургом. Россию обвиняли в том, что она мобилизовала свои войска, и требовали прекратить все военные приготовления в течение 12 часов. К Австрии же, чья мобилизация и война против Сербии вызвали русскую мобилизацию, никаких требований не предъявлялось. В случае, если Россия не отменит мобилизацию, Германия угрожала начать свою мобилизацию.