Огни на равнине - Сёхэй Оока

– Ложись! Ползком на животе, придурок! – кто-то шепотом приказал мне.

Я встал на четвереньки и двинулся дальше. Там темнел лес. По нему проходила дорога на Паломпон. Только бы добраться до опушки, думал я, а потом все будет хорошо.

Я полз вперед, вместе со мной ползла темнота, наполненная дыханием десятков солдат. И вновь мое «я» растворилось, я превратился в «мы», став частью коллектива.

Дзинь!

Что-то лязгнуло в колышущейся массе наших тел. Ночь озарилась вспышкой, и в ту же секунду засвистели пули.

– Танки! – закричали со всех сторон.

Я прилип к земле и с опаской поднял голову. В лесу, словно исполинские глаза, вспыхивали прожекторы. Слепящие лучи скользили, скрещивались, обшаривая темноту. В полосах света я успел заметить бесчисленное множество своих собратьев, лежавших ничком.

Я прижался лбом к земле. Краем глаза я видел сполохи, а вслед за ними чувствовал холодное дуновение от пуль, пролетавших у меня прямо над головой. Я невольно подался на несколько сантиметров назад к дороге.

Пулеметы строчили почти без передышки, казалось, кто-то без устали стучит по железу, пули шлепались в густую болотную жижу. И вдруг я увидел себя со стороны, словно на экране, и понял, что мои руки и ноги тащат тело прочь от опасности!

– Они зацепили меня! – ахнул кто-то слева.

Потом передо мной во весь рост поднялся солдат, сделал несколько неуверенных шагов и с душераздирающим стоном: «О-о-о!» – упал лицом в грязь. И снова мне почудилось, что это был сержант.

Я вскочил и бросился бежать сломя голову. Дорожная насыпь так ярко отсвечивала травой, что мне показалось, будто на откосе движется моя тень. Я мчался к сияющей полосе. Под ней чернела канава. Вот бы добраться туда…

Я подлетел к изумрудной насыпи и забился в неглубокий ров. Подо мной струилась вода, надо мной свистели пули, лучи света скользили по дорожному полотну.

Похоже, я нашел безопасное местечко: американцы не пустят танки по болоту и вряд ли бросятся в атаку.

Постепенно пальба прекратилась, и только лучи прожекторов продолжали ощупывать пространство. А потом огни погасли, все, кроме одного, который неподвижно висел в темноте, как зловещий предвестник грядущих несчастий. Однако в конце концов и он умер. Болото, насыпь, лес потонули в темноте и тишине. Ни звука, ни движения, ни шороха – все замерло. Что случилось с моими собратьями, я не представлял. Мрак, ослепивший меня, вода, бежавшая по телу и проникавшая ледяными пальцами под кожу до самых костей, болотная грязь, запах трав – это был мой мир, моя вселенная…

Я тяжело вздохнул и выбрался из канавы. Лес лежал передо мной, темный и тихий, как всегда, – ни намека на недавнюю бойню. И снова я услышал собачий лай. А со стороны дороги накатывал, набирая силу, новый звук: шум дождя. К бормотанию воды прибавились чей-то шепот, приглушенное пение и металлический лязг.

Я медленно вскарабкался по насыпи и замер, прислушиваясь к приближающимся шагам. Потом, точно жаба, перебрался через дорогу и кубарем скатился по склону. Немного отдохнув, снова отправился в поход через трясину. Сам не знаю когда, я потерял винтовку, поэтому обратный путь по болоту оказался не таким утомительным.

Я двигался вперед не останавливаясь. Добравшись до верхушки холма, оглянулся. В предрассветной мгле белела дорога, все пространство между дорожным полотном и чащей было усеяно телами японцев. По сравнению с количеством солдат, прорывавшихся вместе со мной к лесу, трупов было немного. Но я не знал, многим ли удалось вырваться из-под ночного обстрела.

Дождь прекратился. Далеко-далеко на западе, над побережьем, повисла густая сизо-серая пелена, а над ней, точно пышные кудри, разметались алые кучевые облака. Канквипот сверкал в лучах восходящего солнца. Пик, облитый пурпуром, поражал своими человекоподобными очертаниями. Он величаво возносился над горной грядой, все еще задрапированной лиловыми тенями. Гребень резко обозначился над равнинами и холмами, затянутыми утренней дымкой. В лощинах и котловинах скрывались мои соплеменники. Я думал о них с ностальгической грустью. С такой тихой печалью человек вспоминает старого друга, с которым любил проводить время в саду у родного дома…

Там, у подножия горы, солдаты, наверное, уже просыпались и совершали скорбный ритуал встречи нового дня. Я не видел смысла присоединяться к ним…

Чуть позже опять началась стрельба. Лес наполнился отрывистым лаем минометов; холм, на котором я лежал, накрыло дождем снарядов. Я скатился с противоположного склона и забился в какую-то нору, спиной к врагу. Огневой шквал накатывал все ближе и ближе, вскоре грохот взрывов оглушил меня. Облака пыли взметнулись над равниной и поползли по соседнему холму. В воздух взлетали комья земли и ветви деревьев. Ночной обстрел распугал японских солдат, в округе я не видел ни одного живого человека. Американцы тем не менее не унимались и продолжали поливать огнем холмы и долины.

В какой-то миг тысячи снарядов плотной завесой застлали все вокруг. Потом огневой вал покатился к центральной гряде.

Примерно через час артиллерийский шквал затих. Над холмами тут же появился самолет и обстрелял лесные заросли на гребнях. Вскоре он скрылся из виду, и только жужжание моторов эхом разносилось по окрестностям. Через некоторое время самолет с пронзительным воем вновь закружил над соседним холмом. Стальная птица гудела высоко в небе, сверкая пулеметами. Обстреляв каждый куст, каждую травинку, пилот улетел.

Воцарилась тишина. Я вскарабкался на вершину холма, чтобы осмотреть бескрайнюю топь и Большую развилку.

Американские автомобили опять сновали по ормокскому тракту. Еще не видя грузовиков, я заранее узнавал об их приближении: у леса за болотом начиналась беспорядочная стрельба, солдаты, находившиеся в кузове, палили во все стороны как ненормальные. Проезжая у подножия моего холма, они осыпали градом пуль вершину, поросшую густым кустарником и деревьями.

У обочины остановился грузовик с красными крестами на бортах, из него вышли санитары. Они долго бродили вдоль лесной опушки, усеянной трупами японских солдат, и равнодушно разглядывали мертвецов. После этого два санитара вернулись к грузовику, открыли задние дверцы и вытащили груду носилок. У кромки леса деловито, со сноровкой, разложили носилки на земле в ряд. По команде началась погрузка трупов. Потом их относили к грузовику и складывали в кузове штабелями. У дороги осталось одно тело. Я видел, как американец подошел к мертвецу, засунул ему в рот какой-то белый предмет и… щелкнул зажигалкой. Задымилась сигарета! На носилках был живой человек!

Вскоре все носилки оказались в кузове, американцы заняли свои места, и грузовик уехал.

Затаив дыхание, я продолжал смотреть на дорогу. Японский солдат был жив! Его ранили, но он не умер. Американцы отвезут его в военный госпиталь, он поправится, и его отпустят в Японию. Он будет на костылях ковылять по родной земле, проживет долгую жизнь и когда-нибудь умрет естественной смертью…