Начнём сначала - Диана Гамильтон

Эта уверенность была тем единственным, что она могла предложить, и она была очень горькой. И вдруг неожиданная обида и мрачная безнадёжность, ставшие для неё невыносимыми, заставили её с необычной для неё злостью бросить:

– Кстати, раз уж мы обсуждаем вопрос о людях, разоряющих других, когда Доминик собирается выйти из своего подполья и начать работать? Или Адам его выгнал? – И тут же пожалела о сказанном, увидев, как краска стала заливать тётино лицо.

И все же она проглотила чуть не сорвавшиеся с языка извинения, вспомнив, сколько раз Ванесса вставала на сторону Доминика, сколько раз она принималась втолковывать ей, что, хотя Седину и приняли в их дом, она никогда не станет полноправным членом семьи, а сама Ванесса просто терпит её как бедную родственницу, которой некуда деться.

Так и не извинившись, Седина, резко развернувшись, вышла из комнаты. Все утро, уединившись в гостиной, она играла с Мартином в шахматы, которые подарила ему на день рождения; она без конца проигрывала, потому что не могла сосредоточиться. Во время лёгкого ленча, приготовленного Мэг, Ванесса держалась с холодной вежливостью, и Седина решилась: тщательно собрала свои вещи и уехала – а теперь вот её одежда валялась на мокрых булыжниках…

Убедившись, что дверь заперта, она вытащила из сумочки ключ, который ей дал Адам, повернула его в замке и, когда тащила свой чемодан вверх по лестнице, услышала резкий голос Адама:

– Где ты была, черт возьми?

– Как ты думаешь? – огрызнулась она, обиженная его тоном, а её плохое настроение превратилось в ярость. – Что ты пытаешься обращаться со мной, будто я уже твоя собственность!

– Я не пытаюсь, – ответил он, сжав губы и глядя на неё с упрёком. – Ты и есть моя собственность, и знаешь это.

Это было невыносимо: вдруг после спокойствия последних десяти дней она почувствовала, что больше не в состоянии с достоинством выносить это; её губы побелели от гнева, и она закричала на него:

– Я – не твоя собственность, и никогда ею не буду! Слышишь, никогда! – У неё было две секунды, чтобы пожалеть, что она не сдержалась, нарушила данное себе обещание вести себя с ним с холодной учтивостью; он подскочил к ней, выхватил у неё чемодан и одним резким движением забросил его на верхнюю площадку лестницы.

А потом он втащил её наверх и усадил рядом с чемоданом, который, на удивление, оказался целым. И прежде чем она отдышалась и потребовала, чтобы он объяснился, он заговорил резким голосом:

– Я целый день схожу с ума, гадая, где ты. Да, черт побери, ты могла попасть под автобус!

– Была бы счастлива, – бросила ему она, потом закрыла глаза, возмущённая собственной грубостью, о которой не подозревала. Он извлёк из неё такие эмоции, о которых она и не подозревала. И при этом он выглядел так, будто и вправду волновался о ней, поэтому она зашептала:

– Извини. Тебя не было, когда я уходила, но я должна была написать записку. Я поехала взять наконец машину и кое-что из одежды. Ты мог бы догадаться. Или позвонить Мартину и проверить, если действительно беспокоился обо мне.

– И позволить им увидеть трещину в нашем красивом фасаде? – язвительно спросил он. – Влюблённая парочка дрейфит: один уже не знает, где находится другой?

Было видно, что он не успокоился, но она, не совсем понимая, почему это должно её волновать, попросила:

– Давай не ссориться. – Ей не нравился циничный блеск в его глазах, но она упрямо продолжала:

– У меня был такой неудачный день, что хотелось бы его поскорее забыть. Мало того, что меня завела Ванесса, так ещё и мой чемодан некстати раскрылся и все вещи теперь в грязи.

Она не стала говорить, как в течение последних десяти дней она становилась все более взвинченной; жить с ним в одном доме и терпеть его безразличное отношение к ней, как к чужой, не проявляя к ней никакого интереса, было для неё подобно медленной пытке. Она не понимала, почему так должно быть.

Сверкнув глазами, а потом чуть сощурив их, он поддразнил её:

– Да уж, денёк! Разбери, что надо постирать, и мы бросим это в стиральную машину. А я приготовлю что-нибудь поесть. Если только ты не захочешь куда-нибудь пойти?

Выходить опять в эту темноту и морось не привлекало се. Она покачала головой – Я лучше останусь дома. Только пусть это не останавливает тебя…

– Не остановит, я тебе обещаю. – В ласкающем тоне его голоса слышалась насмешка, когда он поднял её чемодан, отнёс его в спальню и положил на кровать. Она шла за ним следом, устало переставляя ноги.

Она не доверяла его шуткам. Она вообще не доверяла ему. И точка.

Но она не доверяла и себе, когда, находясь с ним в спальне, видела его хитрую, только ему принадлежащую улыбку, когда облегающий его оливкового цвета джемпер так и соблазнял её дотронуться до его великолепного торса. Нет, она совершенно не доверяла своим безумным, иррациональным инстинктам. Поэтому она осталась неподвижно стоять у двери, с деревянным лицом, и вдруг он широко улыбнулся ей с тем обаянием, которое способно растопить любой лёд, направился к ней, но прошёл мимо, задержавшись только для того, чтобы провести указательным пальцем по её изящному носику и пробормотать:

– Ужин будет готов через полчаса, лапочка. И не волнуйся. Ночью все будет хорошо, я обещаю!

Он мягко прикрыл за собой дверь, а она, окаменев, тупо уставилась в пространство. Она не понимала его двусмысленного намёка!

Выйдя из оцепенения, она заставила себя распаковать чемодан, отложить в сторону вещи, требующие стирки – их, на удивление, оказалось мало, выбрала свежее бельё и своё любимое домашнее платье до колеи, без выреза и с пояском, а потом пошла принять душ.

Она не сделает того, что ей подсказывает её трусость: остаться в своей комнате, сославшись на головную боль и таким образом избавить себя от необходимости вместе ужинать и вместе провести время, если она правильно поняла его. Если он собирается немного подразнить её, потренировать своё умение доводить её возбуждение до крайней степени, она сумеет показать ему, что значит чувствовать себя отверженным.

Её учёба далась ей трудно, зато теперь она знает, как обращаться с ним, Но уже через час она не была так уверена в себе. Не то чтобы он пытался что-то предпринять – причина была в другом. Он даже не коснулся её, кроме как глазами. Но это медленное, скользящее, ласкающее касание произвело на неё большее воздействие, чем откровенное объятие любого другого мужчины.

Как и в её первый вечер здесь, они ужинали за кофейным столиком в гостиной. Он приготовил простую еду: яичница с жареными грибами, сыр и фрукты и опять его отношение к ней изменилось. Он относился к ней теперь как к своему лучшему другу.

Она призналась себе, что не знает, как быть, и вызвалась поэтому приготовить кофе в качестве своего вклада в совместный ужин.

Облокотившись на кухне на стол из нержавеющей стали, она ждала, когда кофе будет готов, и раздумывала, почему она чувствует себя сейчас совершенно свободно и спокойно и одновременно как-то неестественно и неловко.