Все могу - Инна Харитонова

Ни одного сомнения не было у Тани про предстоящее замужество вплоть до этого утра, и в часы ожидания засосало под ложечкой, закрутило живот и овладело ею волнение, почти паническое и оттого бесконтрольное. Достав с полки тетрадку с переписанными еще в школе стихами, пошла читать их в туалет и сидела там уже в платье, туфлях и шляпке и все не выходила, а только всхлипывала. «Прощается с девичеством», – подумала Танина мать, в которой раз запамятовав, что это второй брак дочери. А Таня действительно прощалась, в каждой строчке видя свою прошлую жизнь. Все как один стихи выходили в этот день для нее печальными и скорбными, и больше всего хотелось ей спать, а не ехать и веселиться до утра. Почти отвращение к этому балаганному и карнавальному празднованию вызывали ее мысли о свадьбе, хотя и Паша оставался по-прежнему милым, но чего-то не хватало, самой малости, крошки, толики для ее уверенности. «Что-то уходит, чего-то не будет, о чем-то придется забыть», – почти в рифму думала Таня и не понимала, чего именно ей так жаль. Выйдя из своего добровольного заточения с чуть припухшими глазами и сдутой надеждой, она шмыгнула на кухню, откупорила бутылку водки и под всеобщее кудахтанье неодобрения выпила рюмку.

Паша же за все время свадебного торжества выпил больше всех, на ногах стоял исправно, на «горько» поднимался самостоятельно, но бодрость уже утратил, вяло реагировал на тосты, здравицы и обычные шутки. Как ни странно, но особо пьяных на их свадьбе не было. Пашина теща сидела в обнимку с Ольгой, и последняя этими объятиями явно тяготилась. Степан Кузьмич демонстрировал невестке свое новое бытовое изобретение. Кира с Борей держались особняком, танцевали, ели и мило беседовали. Оживленности никто не проявлял, пьяных слез не лил и веселиться не веселился.

Жених настаивал, чтобы банкет этот прошел именно в «Праге» – ресторане, где он когда-то работал, и наслаждение его было счастьем бывшего официанта, зашедшего через парадный вход со всей подобающей помпой, и не знало границ. Оплывшее от бессонницы и водки, его лицо напоминало индюшачью морду, и Таню это сходство так рассмешило, что залилась она долгим смехом, не прекращающимся и смахивающим на истеричный, что даже Ольга неделикатно покашляла в ее сторону.

Так же кашляла Ольга Петровна своим ехидным кхе-кхе, когда Таня с Пашей приезжали к ним в гости. Таня усаживала свое беременное тело на диван, доставала вязанье и взмахивала спицами над голубеньким клубком. Всем своим видом показывая, что пришла только потому, чтобы мужа своего не обидеть. Ольга злилась, но шагов к сближению не делала. Приглядывалась к Таниному животу и только интересовалась, какой срок. Таня интерес ее утоляла. Так и сидели. Паше неловко было у родителей. Такой чужой и холодной казалась ему эта квартира. Он быстро привык, что их с Таней отдельное жилище именовалось теперь его домом, и именно туда он спешил после нудных переговоров, встреч и партнерских попоек.

Ровно через три месяца после свадьбы Таня забеременела и одновременно поняла, что совершила этим замужеством ошибку. Недовольство Пашей росло на дрожжах ее беременного психоза и общего настроения. То, что казалось ей вечным и незыблемым, оборачивалось на деле массой неувязок. Стремилась Таня к правильной и сытой жизни, которую и получила, но удовлетворение так и не пришло. Паша раздражал ее незнанием самых примитивных вещей. Он не имел ни малейшего представления, кто и о чем написал «Войну и мир». Таня не поленилась купить ему кассету с фильмом, на двадцатой минуте которого он громко захрапел. Обсуждать, кроме хозяйственно-продуктовых дел, было нечего. Почву для разговоров с каждым днем надо было искать, и с каждым днем делать это было все труднее. Не посвящая супругу в тайны коммерческих дел, Паша только изредка упоминал о удачных бартерных сделках, курсе доллара и почему-то ценах на нефть. Таня же тянулась к премьерам, немодным романам Лескова и подумывала выучить английский язык. Разговоры семейные мелели, с пустословными водами которых утекало взаимопонимание.

Раздражаться Таня перестала, снисходительно принимая Пашу, и все же радовалась своему благополучию, даровавшему ей безделье. Сближала их теперь Танина беременность, этот круглый, ровно под девочку, живот. Паша был уверен, что это его первый ребенок, Таня же его не разубеждала. Смирения как такового ей не потребовалось. Спасало ее то, что, в принципе, удобно ей было жить именно так, сибаритствующе, и всякие недостатки, типа интеллектуальной близости, она замещала близостью физической. С охотой принимала она гостей, всегда много готовила, выслушивала длительные излияния подруг и часто скучала. В эти минуты старалась занять себя делами домашними, перекладывала по цветам и размерам стопки полотенец, наваривала крутой крахмал на рубашки, рассаживала и пересаживала цветы.

Ребенок занимал ее меньше. Хотя и навязала она целую гору пинеток и костюмчиков, которые велела Паше свезти подальше от дома – верила в приметы, – но в остальном радения не было. С мукой делала она лечебную, специально прописанную врачом гимнастику, избавляющую от отечности и запоров, но исцеления так и не видела. Накупив книжек для начинающих мам, она медленно, и все равно ничего не понимая, вчитывалась в написанное. Некоторые строчки приводили ее в ужас. Например, о том, что младенцам ставят клизму. Внешне изменилась она мало, с лица не подурнела и ходила ровно, прямо, немного по-утиному.

Часто приезжала к ней Кира, навещая Таню по всем канонам приличий. Привозила гостинцы, долго не засиживалась и уезжала обратно на такси. Таня, к тому времени уже что-то понимавшая, доставала к ее приходу лучшие чашечки, сворачивала и продевала в кольца салфетки, заводила классическую или ретро-музыку и вела осторожную беседу. Незаметно их разговоры вышли на похожие орбиты, и, восполняя мужнее невежество, Таня часами делилась культурными впечатлениями с понимающей Кирочкой. Ее походы к Тане, поначалу санкционированные Борей, принимали добровольный характер. Уже с другим настроением собиралась она к Тане и хотела поскорее ее увидеть. Постепенно с пространственных тем углублялись они в темы более интимные, что говорило о большем доверии и понимании. Сокрушалась Кира, что никак не заводятся у них с Борей дети, и Таня морщилась, поправляя наперсницу, что заводиться могут только вши.

Наблюдая в их дружбе свой начальственный интерес, Боря вызнавал у жены последние дела Тани, вплоть до сплетен, и таким образом шпионил за не всегда откровенным братом. Он был спокоен и знал, что Таня под присмотром Киры тоже никуда не денется и неприятных сюрпризов не преподнесет. Поэтому отсылал Пашу в заграничные командировки со спокойным сердцем и с радостью отпускал жену в дом брата. Именно там на Кирочкины узкие плечики выпали Танины роды.

Паша только день назад уехал за какую-то дальнюю границу налаживать бизнес, и Кира, понимая всю напряженность момента, перебралась с ночевками к Тане. Так хотел Боря, и вовсе не желала этого Таня. Неискушенные дамочки пропустили все начало ответственного события по незнанию и неопытности. Таня терпела, дышала, кряхтела, но тревогу не била, Кире же было все равно. Только когда терпеть сил не хватило, позвонила Таня врачу, и та немедля снарядила «скорую», в которой Таня торопливо разрешилась от бремени волосатой девочкой, при ближайшем рассмотрении похожей на обезьянку. «Все никак у людей», – злилась Таня, лежа на ледяной клеенке. Было холодно и неуютно, хотелось под одеяло и есть. Выпросила она у пробегавшей мимо санитарки сухарик и стакан холодного водянистого чая и вроде бы задремала.