Битва за Ориент - Олег Попенков

«Ах, как давно это было!..»

Живя в своём подразделении и плотно общаясь со всеми бойцами спецназа, Дорошин первым делом определился, кто из них является истым мусульманином, а кто только им зовётся, не очень-то исполняя предписания своей религии.

«Однако ведь и я такой же нарушитель, как и многие из тех, кто не особенно озабочен строгим соблюдением религиозных предписаний, – размышлял Павел. – Ведь я – крещённый в православие христианин. Что же мешает мне лишний раз поднять руку и перекрестить лоб? Не говоря уже о молитве, к которой с детства не приучен. Робость? Ложный стыд?… Отсутствие религиозного чувства, виной которому коммунистическое прошлое, которого и след простыл?…»

Дорошин вспомнил, как во времена правления «царя Бориса»[22] его, ещё служившего тогда в армии командира, просто пригласили зайти в кабинет, где когда-то размещалась парткомиссия, и забрать свой партийный билет «на память». При этом никаких объяснений, кроме глупой улыбки секретаря, не последовало вовсе.

Будто бы и не было никогда коммунистического переворота, всколыхнувшего мирную жизнь Российской империи, не было преступной Гражданской войны и преследования церкви за истинную православную веру? Ни расстрелянных безвинно людей, ни ГУЛАГа? Ни семидесяти лет безраздельного правления «комиссаров»?…

Просто молча протянули партбилет, и всё. Хочешь – сохрани, а не хочешь – порви. Как это у нас всегда бывает: «до основанья, а затем…» А что «затем»? Выходит, что мы только декларируем себя кем-то, легко при случае отказываясь от любых своих убеждений?

Отреклись в своё время от православия, от глубинных корней и национальных традиций. Забыли о том, кто мы, и послушно, как стадо, последовали за крикливыми нуворишами по ложному пути, пока наконец не упёрлись в глухую стену. Потом в одночасье открестились и от них, избрав себе в новые кумиры «господ либералов», от словоблудия которых Дорошина просто тошнило.

«Что мы за народ? Почему шарахаемся из стороны в сторону? Разве нас кто-то приглашает в Европу, признавая за нами родство с европейским населением?… Нет! А разве была Россия когда-нибудь частью Европы?… Нет, и ещё раз нет! Так какой же тогда выход? А выход только один: быть самими собой! Если мы не живём своей верой, своими принципами, значит, не любим свою историю и не извлекаем из неё никаких уроков. А только сгибаемся перед поучениями других, да отступаем…

Якобы очнувшись от коммунистического наваждения, восстановить историческую правду не торопимся. От радости да счастья к Богу не бежим, благодарно припадая к Христову распятию. А только от горя и безысходности приходим в Храм, когда больше не на кого надеяться. От того, наверное, и все беды России. Ведь мир устроен по религиозному принципу, хотим мы этого или нет! А всё остальное, как, например, сказка о коммунистическом рае на земле, – от лукавого.

Что представляет собой западная мораль, которая позволяет бандитский налёт на любое государство в мире с целью отобрать у него нефть или газ, или ещё что-нибудь?…»

Дорошин тяжело вздохнул, вспомнив, как перед отходом в вечность Саша просил передать Оксане, что он простил её. А ещё, чтобы его похоронили «по-христиански». Просил о самом главном: примирении с Богом и близким ему человеком!

В минуты, когда Павел вспоминал о своём погибшем друге, лежащем сейчас в земле далёкой от Родины, объятой пламенем войны стране, у него страшно чесался заживающий на руке рубец. Но Павел терпел, зная, что, если тронет рану, она начнёт долго и нудно саднить.

Он закрыл глаза, стараясь отрешиться и ни о чём больше не думать.

* * *

Оставленная боевиками Адждабия лежала в руинах. Бригада спецназа «зачищала» дом за домом, двигаясь за основными силами правительственных войск, ища и уничтожая затаившихся среди развалин мятежников. Бойцы действовали парами, прикрывая товарища с тыла.

Заскакивая в разграбленные дома, Дорошин наблюдал одну и ту же картину разбоя и насилия над жителями, оставленную бандитами при отступлении. Убитые старики, женщины, дети. Живыми не находили почти никого. Всё неизменно повторялось от дома к дому, от улицы к улице. От увиденного ужаса расправы над безоружным гражданским населением болело сердце уже немолодого человека.

«Откуда такая жестокость? – думал Павел. – Неужели так могут вести себя ливийцы со своими соотечественниками? Или это проявление лютой ненависти западных наций, колонизаторов по отношению к посмевшим восстать против них рабов?…»

И чем больше размышлял Дорошин на эту тему, тем всё больше склонялся к выводу, что расправа над населением творится не ливийцами, а Западом и их наёмными бандитами. Только инородцы могут чинить такое беззаконие в отношении коренного населения страны, когда никого не жаль и ничто не свято.

Павел вспоминал о своём отце, участнике Великой Отечественной войны, прошагавшем в пехоте от стен Сталинграда до самой Германии. Гвардейский старшина Волховского фронта сначала освобождал города и сёла своей Родины, а потом и страны почти всей Европы, раздавленной фашистским сапогом. Что пришлось увидеть и испытать ему тогда?

Отец никогда не рассказывал сыну о ежедневном кошмаре, который конечно же преследовал его на той далёкой войне. Вспоминал только о светлых эпизодах и никогда об ужасах войны.

Но теперь Дорошин в полной мере и сам осознал, какой груз мог лежать и, несомненно, лежал на сердце его «старика» всю его жизнь в мирное время. Что было в жизни отца бóльшим подвигом: война или скромная жизнь ветерана, не умевшего просить ни о чём не только для себя самого, но даже и членов горячо любимой семьи? Так и прожил он до конца всю жизнь после войны с любимой женой, которую нежно называл «мамочкой», в тесной хрущёвке, не прося, не скуля, не требуя, довольствуясь только пенсией.

В девяностые, когда цены на всё, особенно на продукты питания, совершали один наглый скачок за другим, его старики ходили на овощную базу, где из гнилья выбирали себе огурцы и помидоры, которые ещё можно было употребить в пищу…

Ах, как терзался сейчас Дорошин от того, что не мог тогда помогать как следует отцу и матери!

Офицеры, которые продолжали «тянуть лямку» в рядах некогда «славной» и «непобедимой», и сами вынуждены были «стрелять» деньги у своих коллег, чтобы дотянуть до зарплаты. Не был исключением и Павел, пытаясь свести концы с концами и ожидая денежного довольствия как манну небесную.

Теперь, с возрастом, когда не стало родителей, Павел всё чаще думал о них, жалея о том, что когда были живы, мало времени посвящал «старикам». Всё куда-то спешил, торопился. И так толком ничего о жизни своих самых родных людей не узнал. Не расспросил…

У родителей отца и мамы было много детей. Больше половины из них забрала лютая война. Но ведь кто-то из родственников остался жив, и значит, где-то живут двоюродные братья и сёстры Павла!

Последние годы жизни Дорошин, листая семейные фотоальбомы, всё чаще задумывался о том, чтобы разыскать родственников, восстановить утраченную когда-то нить.