Легендарная подлодка U-977. Воспоминания командира немецкой субмарины. 1939–1945 - Хайнц Шаффер

Наш первоначальный план предполагал операцию у Фритауна с восемью другими подлодками. Но две утонули, как только началось плавание, три потерялись, возможно, их потопили. Шестая должна была вернуться на базу из-за тяжелых повреждений после бомбежки, а седьмая – из-за отсутствия топлива. Из восьми подлодок, назначенных для выполнения задачи, остались только мы. Мы провели несколько атак, но безуспешно: корабли оказались слишком быстрыми для нас. Улавливая нас своими приборами, они показывали корму и исчезали, а вскоре прилетали самолеты. Так из кошки мы превратились в мышку. Впоследствии маршруты кораблей изменились, и мы покинули этот район. Даже если задача, поставленная перед нами командованием, – удерживать кого-то где-то – была выполнена, сами мы не чувствовали никакого удовлетворения из-за наших постоянных неудач. Это была не война, а просто борьба за существование.

На обратном пути мы шли на поверхности только ночью и держались берегов Испании как раз за трехмильной зоной. Там находилось много рыболовецких шхун, от которых радар не мог нас отличить. Наши нервы были на пределе, раздражал малейший звук. Мы часто по ошибке принимали за приближающиеся самолеты чаек, потому что в бинокль они кажутся крупнее. Однажды мы увидели яркий свет по правому борту. В одно мгновение старшина, отличный стрелок, направил на него пушку. Командир оттолкнул его:

– С ума сошел?! Это маяк!

К счастью, маяк был далеко, а снаряды упали близко, иначе вражеская пропаганда получила бы достаточно материала: «Немецкие зверства. Бомбардируют нейтралов».

На этот раз, когда мы входили в Сен-Назер, воздушного сопровождения не было: люфтваффе использовалось на других фронтах. Нас встретили только два маленьких корабля сопровождения. Участились воздушные налеты на базу. Рои четырехмоторных американских бомбардировщиков среди дня пролетали над головой на высоте 25 тысяч футов. Город горел. Мы видели, как летят немецкие истребители. Потом вспышка, открываются парашюты. Там в воде перчатка, здесь ботинок. Самолеты переворачивались и горели, иногда падали в пламени, некоторые взрывались в воздухе.

– Как в кино! – воскликнул молодой вахтенный офицер. – Вот это способ посмотреть войну. Я всегда хотел видеть настоящее воздушное сражение.

Один из наших летчиков плавал в море, не в состоянии освободиться от парашюта. Когда мы вытащили его, он рассказал, что сегодня его 24-й день рождения, и только что он сбил свой 24-й самолет. Он награжден Рыцарским крестом, четыре раза был сбит, а теперь собирается в отпуск. Было что отметить, и мы отмечали всю ночь. Двумя днями позже я поехал с ним в Париж. Он должен был забрать там старый самолет и лететь на нем в Берлин для обучения. Я полетел вместе с ним, скорчившись за сиденьем пилота. Хорошо, что полет занял всего два часа, так как сидеть мне было очень неудобно.

Когда мы добрались до Берлина, нашли, что, несмотря на все бомбежки, боевой дух не сломлен. Большинство людей были убеждены в конечной победе. Газеты писали о секретном оружии, и каждый разговор возвращался к той же самой обнадеживающей теме.

Когда я вернулся на базу, все начали поздравлять меня. Я, правда, не понял с чем. «Тебя посылают на командные курсы», – объяснили мне. Командир и главный механик тоже оставляли подлодку, чтобы ехать на специальные курсы в Германию. Тогда произошло неизбежное: моя подлодка ушла в море и не вернулась. Это было мое третье спасение. Командующий флотилией дал прощальный вечер перед нашим отъездом. Мы стояли в Сен-Назере дольше, чем другие лодки. Но как много брешей в наших рядах! Стены нашей кают-компании были увешаны фотографиями тех, кто погиб в море. Мы не делали из этого секрета. Мы ими гордились.

Курсы командиров подлодок находились в Ньюштадте в Голштинии. Мы использовали модель боевой рубки, в которой точно воспроизводились все механизмы настоящей. Потом мы поехали в Данциг для практических занятий и экзамена. День и ночь мы упражнялись с макетами торпед и очень мало спали. Когда мы закончили курсы, нам предложили на выбор три возможности: заменить командира на боевой подлодке, принять под командование учебное судно или принять новую субмарину. Участие в боевых операциях было чистым самоубийством в те дни. На берегу мы могли встречаться со старыми друзьями и ждать, пока будут пущены в производство подлодки нового типа. Адмирал Дениц говорил о положении на флоте с некоторыми подробностями, ясно давая понять, что опытных офицеров отозвали с Атлантики для принятия кораблей нового типа. Я хотел получить назначение на новую подлодку фирмы «Блом унд Фосс» в Гамбурге, но вышло не так, как я ожидал. Высшее командование имело другие планы, и я отправился в Пилау, на флотилию № 21.

36 подлодок использовались здесь исключительно для учебных целей. Моя лодка U-148, серии IId, водоизмещением 300 тонн, была последней моделью этого класса. Ограниченность дальности ее действия и малая скорость делали ее непригодной для боевых операций. В основном она строилась так же, как и большие лодки, но на борту было меньше места, даже вся команда, включая командира, ела в носовом кубрике. Работа усложнялась, поскольку объем ее был таким же, а людей намного меньше. Каждый нес шестичасовую вахту и имел шесть часов свободных, если их можно так назвать. Уединения не было даже для командира. Каждый мог видеть, что я делаю, и замечать все мои недостатки и странности, вроде того, как долго я сплю, храплю ли я, сколько раз в день умываюсь и когда надеваю чистую рубашку. Как командир, я отвечал за все, что происходило на борту, имея право на административные взыскания и принятие решений. Теперь я понял, что повзрослел, хотя мне было только 23. Шел 1943 год. Я стоял перед выбором: или я докажу, что мне можно доверить одну из обещанных нам подлодок, или пусть меня выгоняют.

Я тщательно обдумывал свои лекции, стараясь читать их дважды в неделю, как предписывало высшее командование. Для проведения часовых бесед приходилось много читать, и я вынужден был работать по ночам, так как другим временем просто не располагал. Касаясь, например, военного положения, я считал совершенно невозможным скрывать его серьезность, искажая факты или повторяя нашу пропаганду. Однако я не мог и оставлять людей удрученными. Я был не в том положении, чтобы судить, проиграли мы войну или нет, существует ли реальное политическое решение для Германии. Что бы ни говорила вражеская пропаганда, военный не может стать предателем своей страны. Единственное золотое правило для него – стойко держаться и подчиняться приказу. Не наше дело вмешиваться в политику. Пока мы на войне, мы должны продолжать сражаться, подчиняясь нашим командирам, сохраняя дисциплину и подавляя мятеж всеми доступными средствами. Союзники должны делать то же самое. В конце концов, я должен научить моих людей воевать на подлодке, а какая от них будет польза, если их боевой дух упадет? Разве способен человек понять важность происходящих вокруг него событий? И разве история не всегда чтила борцов, от спартанцев до армий Наполеона, даже если они сражались за безнадежное дело или за то, что многие считали неверным?

Мы выпускали новые команды для подлодок в большом количестве. Такая же флотилия находилась в Готенхафене. Планы для расширения наших частей были великолепные. Курс делился на две части: практическую и теоретическую. Теорию мы изучали в лекционном зале на берегу, где моряки, старшины, главные старшины, офицеры вместе слушали лекции о подводной войне. Постоянный личный состав на учебных лодках был насколько возможно уменьшен. Новички выполняли свои обязанности по очереди, поскольку вы не можете понимать такое сложное дело, как подлодка, пока сами не начнете управлять механизмами и не выучите правильные слова команд. Во время своих шестимесячных занятий на Балтике новички учились применять знания, но, чтобы овладеть ими как следует, требовалось несколько боевых операций, если при этом они оставались живы. Естественно, для инструкторов отнюдь не развлечением было выходить в море с новичками на борту. За год, который я провел на учениях на Балтике, мы потеряли четыре субмарины, хотя нам никогда не разрешали погружаться более чем на два часа в определенном районе, где принимались все мыслимые меры предосторожности.