Беда идет по следу - Росс МакДональд

— Зачем тебе это?

— Собираюсь навестить девушку. Хочу узнать, что в письме.

— Это важно?

— Важно. Я устал от того, что кто-то все время умирает. Люди должны умирать от старости.

Неожиданно у Мери начался истерический припадок, не хуже того, что недавно пережил я. В шелковом халате с театрально развевающимися складками, она метнулась ко мне и с такой силой обхватила руками, что я подумал, они вот-вот затрещат.

— Умоляю, Сэм, брось все это, — твердила она. — Я боюсь, тебя тоже убьют.

— Я начинаю думать, что это не имеет большого значения. Мне ненавистны эти кошмарные смерти.

— Разве тебе не хочется жить, Сэм? — В глазах ее стояли прозрачные слезы, напоминающие вечернюю росу на закрывающихся лепестках цветов. — Разве ты не любишь меня?

— Люблю. Но я ненавижу то, что повлекло за собой гибель трех людей. Если ты сойдешь на следующей станции, я не обижусь. Может, тебе лучше сойти.

Настроение у Мери мгновенно изменилось.

— Не беспокойся. Я остаюсь. Но если ты хочешь завтра быть в форме, тебе необходимо выспаться.

— Из тебя получится хорошая жена. — Я поцеловал ее.

— Ты так думаешь, Сэм? Ты в самом деле так думаешь?

Где-то позади нас растревоженный пассажир шумно всхрапнул в знак протеста.

— Идем спать, — сказал я.

Мы снова прошли мимо темноволосого, торчавшего в коридоре нашего «пульмана». Он смотрел в окно, но повернулся и проводил нас взглядом. Я снова напрягся, и кровь сердито застучала у меня в висках. Делать, однако, было нечего, пришлось укладываться спать.

Когда, лежа на своей полке, я закрыл глаза, она стала раскачиваться подо мной, как верхушка дерева. Снаружи, за пределами моей клетушки, одиноко посвистывал паровозный гудок, и ночь черным вихрем проносилась мимо. «Куда мы едем?» — спрашивал я себя устало, а затем, уже во сне, растерянно двигался среди уставившихся на меня пустых глазниц, блуждал по лесам мертвых тел, раскинувшихся вдоль тифозных ручьев, и наконец добрался до открытого пространства, где горбатый паук взглянул на меня своими глазами-бусинами, а потом заковылял прочь на множестве лап. Кроваво-красное солнце всходило на низком небе. Я бродил по пустыне вымирающего мира, по его гнилостной оболочке, ускользавшей из-под моих торопливых ног, а когда и эта оболочка исчезла, рухнул в бездонную немую пропасть.

Закрывавшие мою полку шторки раздвинулись, и озабоченный проводник доложил мне, что уже полдень.

В столовую я вошел, когда прозвенел последний звонок, оповещавший пассажиров о ланче. По дороге я увидел Мери, болтавшую в клубном вагоне с дамами Тессинджер.

Она проводила меня. Выглядела она посвежевшей и беспечной, страхи минувшей ночи улетучились.

— Как дела, Сэм? Ты проспал все утро как бревно, и мне ужасно не хотелось тебя будить.

— Больше всего на свете люблю поспать до полудня. Правда, впервые в жизни прохрапел двенадцать часов, а чувствую, что перебрал накануне.

— Ты должен пить только хорошее чистое виски.

— Я бы выпил хорошей чистой воды.

— Понимаю. Виски у всех кончилось, и купить его будет негде до конца пути.

— Плохо, почти как в море.

— Правда? — Чуть подавшись вперед, Мери легонько чмокнула меня в щеку.

— Ну, не совсем. Вообще-то в море жизнь спокойная, но зато менее интересная. Рядом нет женщин…

— Совсем-совсем? Ни одной?

— Ну да, ни одной. Все-таки приятно, когда женщина снова рядом. И еще мне всегда хотелось собаку.

— Собаку завести нетрудно.

— Не так легко, как тебе кажется. Ни одной собаке нет до меня дела. Посмотрите на меня, обессобаченного!

— Ты определенно чувствуешь себя сегодня лучше.

— Да, потому что чувствовать себя хуже — невозможно.

— Тебе лучше поторопиться, если ты хочешь что-нибудь съесть. Я поела сто лет назад.

Мери снова отправилась к дамам Тессинджер. В ресторане все еще было полно народу, и пока я пробирался между притихшими столиками, уши у меня покраснели. Я знал, о чем станут перешептываться сплетники и сплетницы: «Едва не допился до смерти. Надо же, не уважать себя до такой степени! Вроде бы приличный человек. Позорит форму». Неприятно было то, что отчасти сплетники были правы. При свете дня, да еще с похмелья, мои ночные похождения выглядели до неприличия глупыми.

Майор Райт сидел за столиком один и кивком пригласил меня присоединиться к нему.

— Выглядите получше. А как самочувствие?

— Нормально. Хотя горло до сих пор болит.

— Эфир сильный раздражитель. Попозже я взгляну на ваше горло.

Посмотрев в окно, я с неизбывным удивлением путешественника отметил изменения, произошедшие за день пути. Покидая Детройт и Чикаго, я дрожал на студеном ветру, дувшем с озер. Бесснежная, солнечная прерия, открывавшаяся сейчас за окном, простиралась под летним небом.

— Где мы? Я не заглянул в расписание.

— В Техасе. Последняя остановка была в Амарилло.

— Весна приходит сюда рано.

— Здесь сейчас лучшее время года. Летом тут слишком жарко.

Тема погоды была исчерпана, и я задал доктору вопрос, который не давал мне покоя:

— Что с Хэтчером?

— Тело сняли с поезда в Уихите. Я передал его и бутылку виски полиции штата Канзас. Они должны связаться с полицией Миссури, чтобы отыскать продавца, который всучил Хэтчеру бутылку. Мне показалось, у них были большие сомнения насчет того, что это возможно. Канзас-Сити — большой город.

— А что будет с телом?

— Переправят родственникам в Канзас-Сити. Судя по документам, у него там брат. Произведут, конечно, вскрытие. Мне бы самому хотелось произвести это вскрытие.

— Не сказал бы, что ваше желание мне понятно.

— Чрезвычайно интересно. Извлечение эфира из тканей путем дистилляции. Если не ошибаюсь, описано Гетлером.

Поедая сомнительного качества мясные тефтели, мы смотрели, как мимо нас проплывают пожухшие ровные поля. Вдали, над горизонтом, поднимался угольно-серый дым нефтяных промыслов.

— Значит, смерть Хэтчера зарегистрирована как несчастный случай?

— Я не знаю, какое еще определение тут подойдет. С Хэтчером произошел несчастный случай. Если же говорить о торговце, то тут мы имеем дело с предумышленным убийством.

— Неужели яд в бутылку невозможно добавить в поезде?

— Дырку нельзя просверлить в поезде.

— Но ведь эфир могли добавить после того, как я открыл бутылку. Она стояла, и никто ее не сторожил.