Аэропланы над Мукденом - Анатолий Матвиенко

— Не затрымаецесь на дзень? — полицейский искренне болел за своих поднадзорных и мечтал от всей души надраться за их победу. Особенно за их счет.

— Нет, Лука Матвеевич. Питер ждет. И так у вас загостились. Но за гостеприимство — спасибо. Да, Александр Федорович?

Прямолинейный контр-адмирал мог бы многое высказать по поводу гостеприимных хозяев губернии, но что толку говорить об этом околоточному, относившемуся к авиаторам исключительно по-доброму. Странный народ населял эти земли. Тышкевич и другие землевладельцы шляхетских родов, купцы, селяне, мастеровые, нижние полицейские чины с родней — люди как люди. Даже евреи. С князем Трубецким все ясно, медицинский случай. А остальные, среднее чиновничество и мелкое дворянство, — Можайский и слово для них не сразу подобрал: никакие. С виду тоже нормальные, но попадись на их голову диктатор губернского, да что там — уездного пошиба, так по приказу готовы любого сгноить, лишь бы теплое местечко сберечь и конфуза с начальством миновать. Агрессивно покорные. Только пьют чуть меньше, чем в центральной России.

Александр Федорович болел. От пережитых волнений в поезде у него несколько раз прихватывало сердце, ближе к столице совсем занемог. Квартира за Обводным каналом давно покинута, контр-адмирал переселился к Самохвалову, где и жил постоянно, кроме вояжей в Беларусь.

Знакомый военно-морской врач развел руками — перед апоплексическим ударом медицина бессильна. Только покой и молитва. Если сердце сумеет зарубцевать рану, старик поживет. Если нет — все под Богом ходим.

Петр собрался было зазвать самых дорогих медицинских светил, но больной категорически отказался.

— Знаю я их. Много умных слов наговорят, кровопускание сделают. Найдут десяток болячек, о которых не ведал, споро вылечат их за полтыщи целковых, а с главным недугом не справятся. Дорого в нашем Отечестве болеть и здоровье надо иметь отменное, чтобы лечение выдержать.

— Зря вы так. Неужто на Руси честных докторов не осталось?

— За всех не скажу, а я бы только земскому врачу доверился, привычному к простым людям. Светила медицинские как ваш особняк увидят, у них мысль одна — как бы денег с вас взять. Посему, батенька, извольте мне эскулапами не докучать.

Как назло, июль выдался жарким. Можайский, не привыкший проводить время в постели, как-то сказал компаньону, что скучает по привычному шуму аэродинамической трубы.

— Вам бы отдохнуть, Александр Федорович.

— Пустое, Петр Андреич. Отдыхай — не отдыхай, конец близко. У меня в жизни две радости остались — ваша дружба и самолеты. Продолжайте начатое. А если принесете чертежик показать или модельку обсудить — мне лишь на пользу.

С той поры трубой и авиамоделями занимались двое студентов из Техноложки — Ян Кшесинский и Владимир Таубе. Жуковский их научил снимать замеры, добавив важное новшество: к деталям крепились восковыми каплями тонкие красные полоски. Сразу стало заметно, как по крылу поток идет, где ровно, а где с завихрениями. Однажды, замеряя подъемную силу на крутых углах атаки, Янек отметил любопытное явление. За неким максимальным углом атаки полоски на верхней поверхности крыла перестали трепыхаться по ветру. Так был доказан срыв потока при резком кабрировании аппарата, о котором еще Арендт догадывался.

Опыты с двигателями Петр в доме не позволил, не хотел, чтобы шум и дым беспокоили больного. После долгих разговоров ему на Путиловском выделили участок. Не многие верили в большое будущее авиации, но потребность в легких и мощных двигателях внутреннего сгорания ни у кого сомнений не вызывала.

Самохвалов, несмотря на летние отпуска, настойчиво просил Менделеева исследовать физико-химические свойства бензина. Беда в том, что в России пока никто не признавал его топливом. Так, химическое средство для чистки жирных пятен. Стало быть, никаких стандартов не было. Выделяемые при перегонке нефти легкие продукты, взрывоопасные и летучие, никто всерьез не воспринимал, котлы топили мазутом и даже сырой нефтью. Успехом пользовался лишь керосин для ламп. Сколько и каких легких фракций можно из нефти извлечь, какова их цена при массовом потреблении — никто не знал.

Великий химик все на свете ухватить не мог. Он много лет занимался углеводородами, но иными, на спиртовой основе. Здесь же надо было выяснять свойства разных бензиновых фракций, испаряемость, теплотворность, способность к сжатию в составе топливно-воздушной смеси и иные, по любимому выражению Дмитрия Ивановича, «характеристические» свойства. Без них дорогостоящие опыты с двигателями оставались непрофессиональным кустарным делом, которое Самохвалов презирал. Максимум, чего Петру удалось добиться — обещания включить исследование нефтепродуктов в университетскую программу на ближайший год.

Между тем из Европы стали приходить известия о новых изобретениях аэропланов, спровоцированные публикацией репортажей и снимков о полетах «Самолета-1» и «Самолета-2». Читая западную прессу, равно как и российские статьи, Самохвалов дивился самонадеянности энтузиастов. Сейчас, подталкивая сразу три программы — по аэродинамике, моторостроению и исследованию топлива, он пытался осмыслить кучу иных проблем. Подбирал материал для обшивки крыла, пытаясь заменить дорогостоящий и сложный в ремонте шелк, доводил конструкцию шасси, безопасного для приземления. Изобретатели-конкуренты, вдохновленные газетным фото, за вечер раздумий выдавали новый «летательный снаряд» и на утро бежали подавать патентную заявку, громко расхваливая свой проект репортерам. Естественно, уровень технической проработанности «снарядов» уступал даже монстроидальному прожекту Можайского.

Совершенно неожиданно в особняке на Васильевском острове объявился собственной персоной грамотный инженер, а не авантюрист.

— Знакомьтесь, Петр Андреевич! Этот молодой человек, гм... простите — ваш ровесник, капитан прославленного парохода «Ада», изволил проведать меня как моряк моряка, — Александр Федорович приподнялся на подушках. — Прошу любить и жаловать, Костович Огнеслав Степанович.

— Наслышан, как же, рад знакомству, — Самохвалов пожал руку серба, напряженно пытаясь вспомнить подробности участия капитана в русско-турецкой войне, о которых газеты в свое время писали взахлеб. В памяти всплыла нашумевшая история получения им русского подданства. — Как-то читал о вас и вот что хотел спросить, если позволите. Вам приписывают фразу: «Я славянин, и за мать всех славян — Россию — готов отдать жизнь!» Столкнувшись с нашей реальностью, как себя чувствуете?

Костович усмехнулся.

— Молод был, любил горячие слова. Касательно вашего вопроса, представьте, добился я успехов приезжаю домой и вижу свою мать — не слишком образованную, не самую красивую и плохо меня понимающую. Она все равно остается моей матерью, как и Россия славянам. Сербия, конечно, православный край, но, поверьте, Австро-Венгерская империя — совсем не славянская страна. В России я себя чувствую как дома, хотя не склонен считать ее идеалом. Один только ваш судебный процесс чего стоит. Здесь каждый может в подобный переплет попасть.