Страж - Елизавета Владимировна Соболянская

ворчливый кучер отправился на поиск котелка, дров для костра и хоть завалящей курицы.

Пока их единственный спутник и охранник где-то ходил, к карете подошел седенький монах в поношенной рясе и бурой камилавке:

– Сударыни, есть горячий суп и сухари, – сказал он негромко.

– Мы будем вам очень благодарны! – сразу сказала Розетта. – Мы готовы заплатить, но здесь столько людей, нуждающихся в помощи…

Монах молча передал в карету горшок с теплой похлебкой и мешочек с сухарями. Софья Ильинична оживала с каждым глотком, да и Розетта была страшно рада первой горячей еде больше чем за сутки.

Они действительно отдали за горшок супа серебряный рубль, но монах никуда не ушел – он забрал опустевший горшок, тщательно вымыл его у колодца, наполнил водой и поставил на задок кареты. Вскоре пришел кучер – ему удалось раздобыть курицу и немного зелени в каком-то затоптанном огороде, так что, расположившись у кареты, старый солдат неспешно обрабатывал птичку и рассказывал двум юным дамам, что происходит:

– Картечью лупят. Шума много, но хорошее укрепление сдюжит. А это вот горящие ядра летят, словно звездочки мерцают…

Два дня женщины прожили в карете, питаясь тем, что добывали мужчины. В конце третьих суток, когда на дороге показались первые раненые, монах сказал:

– Пора! – достал из своего нищенского мешка священническое облачение и медленно двинулся в сторону затихшего сражения.

– За ним! – скомандовала Софья Ильинична, и кучер послушно запряг отдохнувших лошадей и взмахнул кнутом.

Глава 20

Потом Розетта вспоминала неделю, проведенную на Бородинском поле, как выпавший из памяти кусок жизни.

Русская армия отступила на Можайск. Смоленская дорога была загружена сверх меры. Пикинеры использовали свои пики и плащи как носилки. Их кучер перехватил по дороге кого-то из знакомых и выяснил, где стоял полк Смирницкого. Поболтав еще немного, узнал даже, где была ставка генерала Казачковского.

– Папенька ваш жив! – сказал он первым делом Софье Ильиничне, вернувшись с дороги. – А вот супруг… Сказывали, его полк у кривой сосны стоял, если сейчас навстречу нам не попадется, будем там искать…

Голос старого солдата дрогнул, а Софья до побеления сжала руки.

Вскоре карету пришлось бросить со всеми пожитками. По совету монаха дамы взяли с собой пледы, воду и переобулись в сапоги, прихваченные на случай дождливой погоды. Для чего – стало понятно на подступах к полю. Всюду лежали тела. Сломанное оружие. Земля пропиталась кровью, а в воздухе висели стоны раненых, которых не успевали выносить с поля.

– Вон, госпожа, сосна-то кривая! – кучер ткнул пальцем в точку на горизонте, и девушки содрогнулись.

Чтобы добраться туда, им предстояло преодолеть горы человеческой и конской плоти, оружия и воронок от влетевших в землю ядер. К тому же на поле они были не одни – тут бродили раненые, суетились пикинеры, и медленно, с торжественной мрачностью, слетались вороны, примериваясь к еще теплой плоти.

Полковника Смирницкого они нашли под той самой сосной. Его убило картечью, поэтому опознать его было сложно, но кто-то из вестовых накрыл покойного ярким плащом, и это помогло в поисках.

Неподалеку Розетта нашла отца. Синьор Россет лежал, скорчившись от боли, сжимая одной рукой другую – оторванную, кажется, тем же залпом, которым убило полковника.

– Брат! – закричала обезумевшая от горя девушка, но, осмотревшись, не нашла рядом худенького мальчика с шапкой смоляных кудрей. Стиснув зубы, она пробормотала молитву святой деве и обняла рыдающую Софью Ильиничну. Молодая женщина выла, обнимая холодное тело супруга, и только монах, чинно служащий заупокойную литию, не давал женщинам соскользнуть в безумие.

Им удалось вынести тела с поля только спустя несколько дней. Похоронили там же, у дороги, поставив в изголовье камень с кое-как написанными женской помадой именами. Маленького Марселя Россет рядом с отцом и командиром так и не нашли.

Измученные своим безумным путешествием и горем, две женщины ехали в столицу. В пути у них кончились деньги и припасы, они навидались смертей и ужасов войны, но все же вернулись в дом генерала в Петербурге.

Навстречу побитой жизнью карете выбежала похудевшая и почерневшая Мария Александровна. Она, плача, порывисто обнимала дочь и ее подругу, целовала полуседые локоны юной вдовы и с долей благоговейного ужаса касалась еще пока едва заметного живота Софочки.

Потом две беглянки мылись, ели, примеряли платья – Розетта просто отощала до прозрачности, поэтому легко надела свои девичьи платья, посильнее затянув корсет и пояс. А вот Софья Ильинична при общем нервном истощении все же обзавелась милым животиком, поэтому от корсета ей пришлось отказаться.

Сидя в гостиной, девушки поведали родным о своем путешествии и ужасающей находке. Сонечка привезла с собой ордена мужа и прядь его волос и не могла смотреть без слез на эти реликвии. Розетта тоже плакала – от отца она сохранила его медали и часы с портретом матери в крышке. О брате не было никаких вестей.

Между тем вести со всех сторон доносились ужасные – Наполеон взял Москву!

Войска отступали, деревни горели, провиант стал неоправданно дорог, и даже в столице трудно стало раздобыть извозчика, ведь всех мало-мальски приличных коней забрали либо на строевую службу, либо в обоз.

Немного придя в себя, Софья Ильинична хотела было вернуться в прежнюю свою квартиру, но узнала, что более не имеет права ее занимать. Ее попросили забрать со склада личные вещи и предоставили пенсию, как вдове, намекнув, что в следующий раз нужно будет прийти в присутствие, когда родится ребенок.

Всеми этими делами руководила Мария Александровна. Жена генерала разослала сообщения родственникам о смерти члена семьи. Уведомила кого надо о том, что у полковника Смирницкого должен родиться наследник или наследница, заказала панихиды и в напряжении каждое утро лично встречала дворника с газетой, чтобы первой узнать все новости.

Розетта… Маленькая итальянка впала в странную меланхолию. Ей казалось, от нее отрезали огромный кусок и похоронили там, рядом с Бородинским полем…

Девушка много молилась, читала писание и проводила свои дни рядом с Софьей Ильиничной. Молодая вдова плакала целыми днями. Иногда даже во сне по ее лицу катились слезы. Доктор ворчал, ругался и выписывал успокоительные капли, но на Софочку ничего не действовало.