Год 1943 - "переломный" - Владимир Бешанов

Однако «успехи» в России уже мало интересовали итальянцев, когда война оказалась возле их собственного порога. Поражение в Ливии, высадка англосаксов в Алжире, Марокко и Тунисе, бомбардировки городов, страх перед непосредственным вторжением в Италию заметно подорвали моральных дух и способствовали распространению в стране пораженческих настроений. Именно этого добивались западные политики. «Каждый воздушный налет, — требовал Черчилль, — должен быть таким, чтобы Италия могла почувствовать всю тяжесть войны,, промышленные центры следует подвергать самым ожесточенным ударам с воздуха, прилагая все усилия к тому, чтобы превратить эти центры в необитаемые районы, терроризировать население и парализовать его волю». Министр иностранных дел Иден предупреждал итальянцев, «что если они позволят фашистскому режиму связать судьбу их страны с Гитлером, то несомненно обрекут себя на все горести и наказания, которые выпадают на долю побежденных».

Муссолини теперь склонялся к мнению, что дальнейшая война с Россией «бесцельна», и пытался убедить Гитлера заключить с ней сепаратный мир наподобие Брест-Литовского, на худой конец, отказаться на Востоке от активных операций и отвести наиболее боеспособные войска на Запад. Дуче понимал: «Разгром на Средиземном море неизбежен, если не убедить немцев сосредоточить здесь достаточные силы, чтобы предотвратить это… Итальянцев возмущала неспособность немцев оказать им большую помощь в трудный для них период, а получаемая помощь вызывала новые сложные проблемы связи и управления, что еще больше усиливало трения. Жалобы итальянцев на безразличие немцев чередовались с другими, не менее едкими заявлениями о вмешательстве немцев в их дела. В основе всего этого лежало растущее недовольство и разочарование у всех классов итальянского народа союзником, который втянул Италию в столь угрожающую ситуацию. Все большее число мыслящих и влиятельных людей сходилось на том, что выход из этого положения один — положить конец войне».

4 февраля Муссолини сместил с поста начальника генерального штаба маршала Кабальеро, имевшего репутацию немецкой креатуры, и заменил его генералом Амброзио. Последний бомбардировал дуче меморандумами следующего содержания:

«Наступил такой момент, когда каждый из союзников должен прекратить вести свою собственную войну и понять, что для его спасения одинаково необходимо выстоять как на Днепре, так и в Сицилии и на Пелопоннесе. Немцы обязаны изменить свои оперативные цели и прийти к нам на помощь. В противном случае мы не будем чувствовать себя обязанными следовать их ошибочному курсу ведения войны…

Немцы не очень обеспокоены возможным ударом англоамериканских сил, поскольку он прежде всего будет нанесен далеко от их собственной территории. Мы же находимся в противоположной позиции. Одной из наиболее вероятных целей в Средиземноморье является Италия, и нам придется взять всю тяжесть борьбы только на себя, а эта борьба принесет в страну только огонь и меч и сделает ее ареной тяжелых разрушений. Может, именно эта мысль составляет часть немецкого плана, то есть они хотят заставить нас самостоятельно вынести натиск первоначального наступления англоамериканский войск, нимало не заботясь о судьбе нашего населения и наших городов».

Короче говоря, Амброзио считал, что у итальянских войск есть более неотложные задачи и намного ближе к дому.

На этом закончилось участие Италии в «крестовом походе» на Восток, но не закончились «приключения итальянцев в России». Путь на родину был долгим и трудным.

Остатки разбитых дивизий направили на реорганизацию в район Нежина, а затем — Гомеля. Немецкое командование отказалось предоставить союзникам транспорт и снабжать их продовольствием. Итальянские солдаты, оборванные и голодные, отмерили 800 километров пешком, обменивая на хлеб амуницию, боеприпасы и заржавевшие автоматы и массово дезертируя в теплые края. «Видя нас в таком виде, — вспоминает Нуто Ревелли, — похожих на нищих, без оружия, русские крестьяне говорили: «Итальянцы капут!»

Муссолини готов был оставить на Восточном фронте один корпус при условии, что немцы снабдят его «эффективным оружием». Однако Гитлер для себя уже все решил. «Давать им оружие, — заявил он в узком кругу, — значит обманывать самих себя… Нет никакого смысла давать итальянцам вооружение для организации армии, которая побросает оружие перед лицом врага при первом случае. Ни к чему вооружать армию, если нет уверенности в ее внутренней прочности. Я не дам себя обмануть еще раз». И предложил использовать итальянцев для отлова белорусских партизан, освободив тем самым от несения охранной службы немецкие части, которые и направятся на фронт.

Для Муссолини, пославшего на войну с большевиками «цвет итальянской армии», такая постановка вопроса была оскорбительной. Но, честно говоря, даже для борьбы с партизанами забытое богом и командованием воинство уже не годилось. В начале апреля дуче передали письмо от «лица приближенного», назначенного командовать остатками дивизии «Торино»:

«Солдаты оборваны, изнурены и полны неверия. Месяцами они переходят из деревни в деревню, а это люди, которые в своем большинстве прошли пешком от 400 до 800 км по снегу… Они до сих пор спят на полу, в тесных помещениях, как стадо, без соломы, и нет возможности вывести у них вшей. Сыпной тиф уже начал гулять по подразделениям… Четвертая часть солдат не в состоянии нести службу. В результате холода и перенесенных лишений они страдают воспалением легких, хроническим бронхитом, истощением и т.д. Моральное состояние войск невероятно низкое, и то же самое следует сказать об офицерах… боевой дух отсутствует… Гостеприимное и милосердное отношение местных жителей во время отступления часто оттеняло нетоварищеское поведение союзников… Зреет, распространяется опасный дух антифашизма».

Солдаты все меньше слушались офицеров, все явственнее выражали симпатии населению, не проявляя никакого желания связываться с партизанами, и все более проникались подозрением, что главные враги Италии — вовсе не руст ские: «Немчура проклятая, выродки, подлые ублюдки! Мы вас хорошо узнали в те январские дни, толстые свиньи! Вы плевали в лицо тем, кто пробивал для вас дорогу, вы бросали в снег раненых, чтобы вам удобнее было разместиться в избах, вы лупили до смерти итальянцев, которые не умели кричать громче вас. В далеком октябре на станции Ясиноватая я впервые понял, что ненавижу вас, не могу за вас сражаться и всегда готов сражаться против вас! Тогда я устыдился этих мыслей. Теперь это мое твердое убеждение, которое навсегда вошло в мое сердце».

«Когда стояли в Добруше итальянцы, — вспоминает местный житель И.И. Коротченко, — мы немцев и не видели. Они боялись ходить. Итальянцы их били, не убивали, а били. Офицеры не давали убивать, потому что могли за этого немца пострадать все».

В марте остатки экспедиционной армии начали грузиться в эшелоны для отправки в Италию.

В сражении между реками Оскол и Дон в плен попало около 46 тысяч итальянских солдат и офицеров.

Несмотря на спешно проводимые мероприятия по созданию дополнительных армейских приемных пунктов, фронтовых и тыловых лагерей, Красная Армия оказалась не готова к содержанию такого количества пленных, ведь за предыдущие полтора года войны их общее число не превышало 10 тысяч. Теперь, кроме итальянцев, пошел поток из 70 тысяч военнослужащих венгерской армии, почти 90 тысяч румын и свыше 100 тысяч немцев.