Во власти теней - Жюльетта Бенцони

– Черт возьми! Вы действительно сведущи в географии, – ухмыльнулся ее похититель. – Ну так вот, моя лапочка, знайте, что все равно мы направляемся в Рим. Путешествие вокруг Испании, без сомнения, значительно дольше, но зато надежнее: можно не опасаться этих сторожевых галеонов короля Людовика. А в сухопутном путешествии мы рискуем наследить. Нет, это не годится. В любом случае его святейшество не торопится. Он сказал мне: «Джан Баттиста, я даю тебе столько времени, сколько потребуется для успешного выполнения этой миссии. Мы будем вполне удовлетворены, если ты возвратишься к концу года…»

Ошеломленная, Фьора не знала, верить ли собственным ушам.

– Папа! – повторила она. – Но что может хотеть от меня папа? Вы уверены, что не произошло ошибки?

– Совершенно. Вы ведь донна Фьора Бельтрами? Ваш друг Нарди, которого мы навестили в Париже, дал нам ваш адрес, после того как мы… убедили его это сделать.

У Фьоры по спине пробежал неприятный холодок. Ее испугало, что этот негодяй сделал ударение на слове «убедили».

– Я и не пряталась, но все равно меня удивляет, что Агноло Нарди доверился вам.

– Он не слишком был к этому расположен. И даже обжег себе ноги на огне. О, совсем немного, уверяю вас! Нам пришла в голову более счастливая идея, мы пригрозили подвергнуть той же участи его жену. Он сразу же стал значительно покладистее! И, конечно, мы проследили, чтобы он не послал вам какой-нибудь записки, чтобы предупредить вас. Вследствие этого я и имел удовольствие видеть вас в Type.

Потрясенная, с искаженным от ужаса и отвращения лицом, Фьора, как разъяренная пантера, набросилась на негодяя.

– И вы осмелились? В Париже, средь бела дня! Напасть на порядочных добрых людей! Что вы с ними сделали? Отвечайте! Я хочу знать.

Пораженный неожиданным нападением, Джан Баттиста почти не защищался.

От ярости силы молодой женщины удвоились, и она, вероятно, одержала бы над своим врагом победу, если бы Доминго вовремя не вмешался. Джан Баттиста без сил свалился на пол, растирая горло. Хрипя, он вылил на молодую женщину целый поток итальянской брани. Она с живостью отвечала ему, призвав на помощь все свои познания в этой области. Некоторое время каюта напоминала шумный итальянский базар, на котором горячие споры – обычное дело. Фьора, хотя и не пользовавшаяся какое-то время этим образным языком, которым тот владел в совершенстве, все же оказалась флорентийкой до мозга костей, и Доминго пришлось приложить немало усилий, чтобы помешать двум противникам снова наброситься друг на друга.

– Не будь я Монтесекко, – вопил Джан Баттиста, – вы видели когда-нибудь такую мегеру? Лучше иметь дело с пантерой, чем с ней, она не такая злобная.

– И ты еще осмеливаешься говорить мне о злобе, презренный негодяй? Я хочу знать, что стало с моими друзьями!

– Они прекрасно себя чувствуют, гораздо лучше, чем я. Как только я узнал то, что мне было нужно, я оставил их в покое. Радуйся, они и дальше смогут обворовывать своих клиентов. А вот ты… благодари бога, что я еще не засунул тебя в трюм. Ты останешься с ней, Доминго! Если она сбежит, будь уверен, я сниму твою черную башку, даже если сам папа сочтет, что ей лучше оставаться на месте. А я больше не желаю вас обоих видеть.

Он вышел, сильно пошатываясь, к вящему удовлетворению своей пленницы. Однако радость ее быстро сменилась беспокойством. Что нужно от нее главному викарию христианского мира? Она была уверена, что ничего хорошего. Ведь благодаря ей были сорваны его планы во Флоренции и посажен в железную клетку человек, посланный Сикстом IV убить короля Франции. Конечно же, он организовал это похищение вовсе не для того, чтобы спеть ей по этому поводу дифирамбы. Может быть, пока длилось это путешествие, он уже отсчитывал часы, которые ей осталось прожить? Разве папа может изобрести какую-либо иную месть, кроме смерти?

Фьора вдруг почувствовала приступ тошноты. Судно вышло в открытое море, и беспокойные волны Атлантического океана сильно раскачивали его. Молодая женщина, захваченная врасплох морской болезнью, нашла в себе силы лишь для того, чтобы добраться до кушетки. Убедившись, что она не в состоянии теперь даже пошевельнуть пальцем, Доминго вышел, чтобы принести ей воды.

Его святейшество Сикст IV пребывал в плохом настроении. В Риме вот уже несколько дней как установилась скверная погода. Было холодно и сыро, отчего у него обострился ревматизм и временами давала знать о себе подагра, часто и жестоко мучившая его. Чтобы предотвратить наступление нового кризиса, папе приходилось завтракать теперь очень скромно: овощами и молочными продуктами, не позволяя себе даже капли своего любимого вина «Кастелли Романи». Итак, в то время как желудок его ворчал от голода, сам папа, воспользовавшись тем, что дождь прекратился, поспешно пересекал двор Ватикана. Ему не терпелось посмотреть, как продвигается строительство его новой часовни.

Он шел быстрым шагом, завернувшись в подбитый лисьим мехом плащ, надвинув на самые брови свою отделанную мехом «каморо», чтобы хоть как-то защититься от холода. Его внешность была совершенно лишена какой бы то ни было изысканности: телосложением довольно крупный, скорее полный; черты лица грубые, воинственный подбородок, под острым хищным носом сжатые губы, пристальный взгляд, седеющие волосы, румянец во всю щеку и чисто выбритое лицо. Тем не менее от него исходило ощущение какой-то силы и даже некоторого величия, и это было ему прекрасно известно.

Несмотря на больные колени, Сикст довольно легко преодолел все нагромождения камней на строительной площадке. Работа продвигалась не так быстро, как ему хотелось бы. Прошло уже четыре года, как было начато строительство этой часовни,[7]но еще и речи не могло быть о возведении крыши. Папе оставалось только выказывать свое недовольство и журить тех, кто отвечал за строительные работы. Однако препятствия, встречавшиеся на его пути, не могли остановить Сикста, они только сильнее разжигали его желания. Для него не были помехой даже старые его болячки. Свое раздражение он выплескивал на окружающих в приступах гнева.

Сикст IV был совершенно уверен в своей правоте. Начав строительство этого храма, ему хотелось подарить Ватикану достойное место для отправления культовых богослужений, посвященных трону Петра, – этакое обширное помещение, в котором со всеми удобствами могла бы расположиться и покрасоваться помпезная папская свита.

Это совершенно невозможно было сделать в старой базилике, где и размещалась могила владыки апостолов. Церковь эта была совсем ветхая, немногим лучше, чем какая-нибудь простая приходская церковь в деревне, – с покосившейся колокольней, покатой крышей и круглой сводчатой трехэтажной аркой. Она выдержала уже несколько ремонтов, но, несмотря на это, находилась в удручающем состоянии и, самое главное, в ней было полно сквозняков. Новая часовня будет изысканной, просторной и очень высокой, дабы в ней во всю мощь звучали музыка и песнопения, и великолепно убранной, чтобы память о ее создателе сохранилась на века. Таким образом, Сикст, решивший назвать ее часовней Зачатия, в глубине души все-таки надеялся, что за ней удержится его имя.