Тайная жизнь сатаниста. Авторизованная биография Антона ЛаВея - Бланш Бартон

понадобиться, и в котором он обычно перевозил собственного льва Тогаре, и направился через мост Золотые Ворота по направлению к горе Тамалпаис, самой высокой возвышенности в районе залива в Сан-Франциско.

По дороге к горе под проливным дождем ЛаВей вспомнил о всех непростых последовательных совпадениях, которые привели к этому моменту. Концентрация, которой достиг Антон, буквально ослепила его, когда он доехал до верхней точки дороги, после чего поднялся на гору пешком. За те 25 минут, что потребовались Антону, чтобы добраться туда, он сочинил свое заклинание. И вот, распахнув свой плащ, взметнувшийся на ветру, подобно большим кожистым крыльям, ощущая, как дождь неистово бьет его по лицу, и призвав всю силу, которую он ощущал в себе, ЛаВей призвал Брата своего Сатану, чтобы он пощадил жизнь Золтана.

Золтан поправился от своих ран в удивительно короткое время. Но осложнения все равно воспоследовали: экскременты льва попали в организм Золтана и, достигнув спинного мозга, привели к развитию позвоночного менингита. Мальчик снова оказался на грани смерти. Джейн снова призвала на помощь Антона. Антон собрал несколько десятков членов конгрегации и провел ритуал Церкви Сатаны, соединив их общую мощь, для того чтобы Сатана благословил сына Джейн. Врачи снова были поражены тем, как быстро выздоровел мальчик. Джейн поклялась в вечной благодарности Антону за спасение ее сына, а затем дала Броди указание подать иск на 1,6 млн долларов против парка «Джунгли».

Энтузиазм Джейн в отношении новой философии, которой она увлеклась, становился все сильнее, равно как и ее чувства к ЛаВею. Она сказала Антону, что сатанизм — это «Кахлил Гибран с яйцами»[42] и что это единственная философская система, которую она находит осмысленной. Как и в ситуации с другими людьми, сатанизм явился для нее скорее открытием, чем обращением — опытом в стиле «я всю жизнь это ощущала, но никогда не знала, что есть и другие люди, похожие на меня». Джейн любила разговаривать о сатанизме, о его рациональном подходе к жизни. Он давал ей возможность продемонстрировать свои знания. Она была достаточно умной женщиной, чтобы понимать, что люди, которые сталкивались с ее великолепной внешностью, не могут принимать ее ум всерьез. Но она сама принимала все всерьез. Она-то понимала, насколько ее полные чувственные губы и высокая грудь стали ловушкой для нее, и использовала эти качества себе на пользу, но все равно любила говорить людям, что ее коэффициент умственного развития равнялся 163. «Джейн была умной, — говорит ЛаВей, — но у нее никогда не было возможности укрепить свой интеллект. Когда она находилась рядом со мной, она часто пыталась быть «умной» — цитировала Браунинга и говорила «ах!». Она любила говорить «омюлет», когда имела в виду «амулет». Ей казалось, что так получается изысканнее. Ей казалось, что это похоже на какое-то непонятное блюдо, подаваемое на завтрак. К сожалению, ее интеллектуальность входила в противоречие с тем имиджем, который у нее был. Люди просто начинали смеяться. Они видели перед собой сексуальную полногрудую блондинку, которая снижала свой звонкий голос и пыталась цитировать Байрона и Бодлера.

Впрочем, Джейн действительно очень любила музыку. Она как раз записала диск, на котором читала классику под музыкальное сопровождение, и хотела переписать его еще раз, чтобы музыку играл для нее я. Джейн хотела заставить меня поверить, что я был величайшим музыкантом в мире. Ей, наверное, нравилось то, что я играю: Гершвин, Коул Портер, Ирвинг Берлин… Наши вкусы в музыке совпадали. Она всегда преувеличивала, когда делилась рассказами обо мне с другими людьми, — говорила, что я концертирующий виолончелист, вундеркинд, что я могу подойти к любому инструменту и заиграть на нем так, что можно давать концерт. Точно так же она относилась к моим картинам, всегда рассказывала о них людям. Она хотела заказать мне картины для своего дома, когда переехала в Сан-Франциско. Я подозреваю, что она нас, видимо, как-то смешивала и любила думать о себе самой как о художнике. Она, например, рисовала небольшие картинки с Бафометом на задней стороне тех конвертов, которые отправляла мне, — в общем, такие вещи…

Будучи ребенком, Джейн брала уроки виолончели. Она действительно хотела играть вместе со мной. У меня в доме была виолончель, так что однажды вечером я ее принес. Как ни странно, ее игра оказалась на удивление техничной спустя столько лет, разве что уж очень «заржавела». Она помнила, как настраивать струны, знала, как прижимать их, что было очень здорово, учитывая то, что она не играла с детских лет. Она хотела снова научиться играть на скрипке. Ей хотелось делать все, что как-то отличалось бы оттого, чем она занималась».

После столкновения с эффектом воздействия свечи-черепа, поняв, что случилось, после того как Антон использовал магию, чтобы помочь Золтану, Джейн убедилась в том, что может сделать сатанизм, и это произвело на нее еще большее впечатление. Антон в свою очередь был восхищен Джейн и ее естественными данными полноценной ведьмы. Он позволял Джейн проводить персонализированные ритуалы — ритуалы сострадания, ритуалы желания и «ритуал Шибболета», который полезен для очистки человека от зажатого гнева и растерянности. Результатом ритуала является обращение зла на самого человека, вызвавшего ваш гнев.

В Джейн Мэнсфилд Антон с радостью обнаружил женщину, которая разделяла, воодушевляла и дополняла его отношение к игривому и исполненному энтузиазма сексу. Джейн уже была достаточно квалифицированна для проведения своих собственных небольших сатанистских ритуалов с использованием большого количества младших магических техник «нечаянного» раздевания, которые ЛаВей позже включит в свою книгу «Сатанинская ведьма». Она разработала хитрый способ стратегически распускать швы на своих обтягивающих брюках капри или на мини-юбке, из которой она, казалось, сейчас выпрыгнет, так, что когда наступал подходящий момент, все, что ей надо было сделать, — это немного потянуться, и шовчик быстро расходился. То же самое она вытворяла и со своими пуговицами, которые отскакивали от ее одежды при неосторожном движении ее роскошного тела. Все, что ей оставалось, — это просто аккуратно сдвинуть ткань так, чтобы немного обнажить плоть — голую грудь или лобковые волосы, — причем так, как будто она этого не заметила. «Джейн не просто флиртовала. Она была эксгибиционисткой, — говорит ЛаВей, — она всегда пользовалась возможностью показать грудь или развести ноги чуть шире, чтобы устроить шоу для любого мужчины, который смог бы это оценить».

Она любила шокировать мужчин просто для того, чтобы понаблюдать за их реакцией. Например, в присутствии мужчин Джейн могла чуть обмочиться — до такой степени, чтобы пятно было видно сзади у нее на юбке, — этим она создавала впечатление, что была так ужасно возбуждена, что не могла себя контролировать. Джейн беззастенчиво провоцировала мужчин пялиться на нее, вожделеть ее. Она просто купалась в похоти, которую возбуждала в мужчинах. Она любила забывать надеть трусики под свои самые откровенные мини-юбки. Затем, выбираясь из машины, бывало, невинно замечала: «Не смотри на меня сейчас», что, естественно, привлекало внимание всех мужчин, которые могли это услышать, и они напрягались, чтобы увидеть белую плоть между ног Джейн.