Мерцание во тьме - Стейси Уиллингхэм

котором примерно часу Лэйси покинула ваш офис?

— Она у меня была в тот день… ну да, последней пациенткой, — говорю я, с трудом оторвав взгляд от Дойла и глядя на детектива. — Стало быть, ушла около шести тридцати.

— Вы видели, как она ушла?

— Да, — отвечаю я. — То есть нет. Я видела, как она выходит из офиса, но не из здания.

Полицейский озадаченно смотрит на меня, будто тоже узнал.

— То есть вы полагаете, что из здания она не выходила?

— Мне кажется разумным предположить, что все-таки вышла, — говорю я, стараясь не раздражаться. — Если выйти за дверь офиса, больше особенно и деваться-то некуда, только наружу. Есть еще чулан уборщика, но он всегда заперт, и туалет у самой входной двери. Вот и все.

Оба кивают; похоже, ответ их удовлетворил.

— А о чем шла речь во время приема? — интересуется детектив.

— Я не могу ответить на этот вопрос. Отношения между психологом и пациентом сугубо конфиденциальны. Я не имею права пересказывать то, что говорят мне клиенты внутри этих стен.

— Даже если это спасет чью-то жизнь?

Меня словно кулаком в грудь ударили, вышибив из легких весь воздух. Пропавшие девочки, вопросы, которые задают полицейские. Слишком много для меня одной, и все так похоже… Я изо всех сил моргаю, пытаясь избавиться от заполнившего мое периферийное зрение яркого сияния. На какую-то секунду мне даже кажется, что я падаю в обморок.

— Я… я прошу прощения, — говорю, заикаясь. — Что вы сказали?

— Если б Лэйси во время приема в пятницу сказала вам что-то, что могло бы потенциально спасти ей жизнь, вы поделились бы с нами?

— Да, — отвечаю я дрожащим голосом. Опускаю глаза на ящик стола, на таблетки, сулящие убежище, стоит лишь протянуть руку. Мне нужно принять таблетку. Прямо сейчас. — Разумеется, я вам сказала бы. Услышь я от нее хоть что-то, заставившее заподозрить, что она в опасности, я поделилась бы с вами.

— Тогда почему она вообще пришла к психотерапевту, раз с ней все в порядке?

— Я психолог. — Мои пальцы трясутся. — И она в первый раз была у меня на приеме, это вводная сессия. Фактически просто знакомство. У нее… нелады в семье, и ей нужна помощь, чтобы с этим справиться.

— Нелады в семье, — повторяет Дойл. Он все еще смотрит на меня с подозрением — во всяком случае, мне так кажется.

— Именно. — Я киваю. — И прошу меня простить, но больше ничего я рассказать не могу.

Встаю, намекая тем самым, что им пора уходить. Я была на месте преступления, где обнаружили тело Обри — господи, этот вот самый полицейский ко мне подошел, когда у меня в руках улика была! — а теперь оказалась последней, кто видел Лэйси перед исчезновением… Оба эти совпадения, да еще вкупе с моей фамилией, должны немедленно поместить меня в самый фокус следствия — где мне быть совершенно не хочется. Окидываю взглядом кабинет — нет ли здесь чего-либо, способного намекнуть, кто я такая и что у меня в прошлом. Никаких личных сувениров я здесь не держу, ни семейных фото, ни напоминаний о Бро-Бридже. Все, что они обо мне знают, это имя, но если захотят узнать побольше, этого будет достаточно.

Полицейские снова переглядываются и тоже в унисон встают; от скрежета кресел по полу у меня мурашки бегут по коже.

— Что ж, доктор Дэвис, спасибо, что уделили нам время, — говорит детектив Томас. — И если вы вспомните что-нибудь, имеющее отношение к расследованию, что-то, о чем, на ваш взгляд, нам следует знать…

— Я немедленно вам сообщу, — подхватываю я, вежливо улыбаясь. Они подходят к двери, открывают ее и, прежде чем выйти, обводят взглядом приемную, уже пустую.

Дойл неуверенно разворачивается обратно.

— Простите, доктор Дэвис, еще один вопрос, — говорит он. — Вы кажетесь мне знакомой, но я не могу вспомнить, откуда. Мы с вами раньше не встречались?

— Нет, — отвечаю я, скрестив руки на груди. — Нет, не думаю.

— Вы уверены?

— Вполне, — говорю я. — А теперь прошу меня извинить, у меня сегодня один прием за другим. Девятичасовая пациентка вот-вот будет здесь.

Глава 15

Я выхожу в приемную; там так тихо, что звук моего собственного дыхания словно делается громче. Томас и Дойл ушли. Сумочки Мелиссы не видно, экран ее компьютера темный. Сверкает лишь телевизор; лицо Лэйси словно заполняет всю комнату ее незримым присутствием.

Я солгала Дойлу. Мы встречались — на «Кипарисовом кладбище», когда тот забрал у меня из ладони сережку мертвой девочки. Про сегодняшние приемы я тоже солгала. Мелисса их отменила, о чем я ее сама же и попросила, и вот сейчас, в девять пятнадцать утра понедельника, мне совершенно нечем заняться — только усесться в пустом кабинете и предоставить мраку собственных мыслей сожрать меня с потрохами и выплюнуть косточки.

Но я знаю, что не могу себе этого позволить. Только не опять.

Беру в руку телефон, решая, с кем могла бы поговорить сейчас, кому позвонить. Купер отпадает сразу — он слишком встревожится. Начнет задавать вопросы, на которые я не хочу отвечать, делать выводы, которых мне хотелось бы избежать. Будет смотреть на меня с беспокойством, бросать взгляды на ящик стола, молча гадая, какие избавительные средства я храню там, во мраке, и что за мысли, ими порожденные, бурлят сейчас у меня в голове. Нет, мне нужен кто-то рациональный, спокойный. Кто мог бы успокоить и меня. Следом я думаю о Патрике, но он на конференции. Я не могу его этим отвлекать. Не то чтобы он не нашел минутки меня выслушать — все как раз наоборот. Он тут же бросит все и помчится на помощь, а я не могу ему позволить. Не хочу во все это впутывать. Да и во что это, собственно? Всего лишь мои собственные воспоминания, собственные неукрощенные демоны, всплывающие на поверхность подобно пузырям. Для решения этой проблемы он не сможет ничего сделать, не сможет сказать ничего такого, что до сих пор не сказал. А мне вовсе не это нужно. Мне нужен кто-то, способный меня выслушать.

И тут я вскидываю голову. Я вдруг поняла, куда мне направиться.

Схватив сумочку и ключи, я запираю дверь офиса, прыгаю в машину и отправляюсь на юг. Каких-то несколько минут спустя сбрасываю скорость и сворачиваю под вывеску «Риверсайд — уход за родственниками»; за ней уже виднеется знакомая россыпь домиков цвета пыльцы. Мне всегда казалось, что выбор краски должен был символизировать солнце, счастье и другие подобные приятности. Какое-то время я даже в это верила, убедив