Роковая красавица - Анастасия Туманова

– Что – грех?.. – одними губами спросила Настя. И опрометью кинулась к двери. Грохот кулаков по мерзлому дереву сотряс тишину дома. – Зина! Открой! Открой, это я, Настя! Отвори, бессовестная, что ты вздумала?! Отопри!

Дом молчал. Фенька снова завыла, зажав пальцами рот.

– Замолчи!!! – Настя спрыгнула с крыльца и, проваливаясь в снег, бросилась к черневшему в глубине двора сараю.

Стешка и Фенька, переглянувшись, помчались следом:

– Куда ты, куда?

Но Настя уже бежала обратно, едва удерживая в руках тяжелый топор-колун.

– Помогите! Окно выбьем!

– Ой, не нады-ыть… – снова заблажила Фенька. – Я лучше за дворником сбегаю, не смогете вы…

– Поздно за дворником! – Настя тяжело дышала. – Помоги мне!

– Да ты же не поднимешь его, дурища! – вскричала Стешка, но Настя уже волокла через двор обледенелый бочонок, валявшийся у забора.

Стешка и Фенька тоже вцепились в него, вместе прикатили под светящееся окно. Бочонок был поставлен на «попа», Настя, сжимая в руках топор, взобралась на него. Стешка, громко ругаясь от страха, держала качающийся бочонок, а Фенька благоговейно придерживала балансирующую на нем Настю за ноги. Чугунный обух ударил в окно. Брызнули осколки, затрещали рамы. Покачнувшись, Настя занесла топор снова, но на этот раз не удержала его. Тяжелый колун, сокрушая рамы, упал в комнату, а Настя свалилась с бочонка, увлекая за собой Стешку и Феньку. Платок сорвался с ее головы, прическа рассыпалась.

– Живы, Настасья Яковлевна? – шепотом спросила горничная.

– Жива! – Настя вскочила. – Быстрей, подсадите меня!

– Куда, бешеная?! Там осколки торчат!

– Я платком завяжусь! Да живее вы, курицы! Кому я говорю!

Настя завязала лицо платком, оставив лишь щель для глаз. Фенька нагнулась, подставив широкую спину. Настя взлетела по ней, как по ступенькам, и, путаясь в отяжелевшем от снега подоле платья, забарахталась на подоконнике.

– Подтолкните же!

Кинувшаяся на помощь Стешка тоже взобралась на спину горничной и, по-извозчичьи ухнув, так толкнула сестру, что Настя тут же исчезла в окне – мелькнули только ноги в меховых сапожках. Глухой звук падения, крики: «Зина! Зина, где ты?!» – и тишина.

Стешка, сидя в снегу, задрала голову. С сомнением посмотрела на ощетинившееся осколками окно. На одном из них повис красный клочок Настиной шали. Стешка вздохнула и перекрестилась:

– Ну, кобылища, подставляйся. Полезла и я.

Горничная, слезливо причитая, снова согнулась в три погибели. Стешка, пыхтя, перевалилась через подоконник, кулем плюхнулась на пол комнаты. Первым делом ощупала лицо, волосы.

– Степанида Трофимовна! – раздался плачущий голос снаружи. – А мне-то что делати?

Стешка высунулась в окно:

– К нашим беги! На Живодерку! Буди всех, кто есть!

На полу темнели следы сапожек Насти. Стешка помчалась в глубь дома, оглушительно взывая:

– Настька, Настька, где ты? Отзовись!

Ответа не было. Стешка ворвалась в большую нижнюю комнату. Ахнув, замерла на пороге.

На диване сидела Зина Хрустальная. Перед ней стояла Настя и молча, с остервенением трясла ее за плечи. Зина не сопротивлялась, ее голова с распущенными волосами безвольно моталась из стороны в сторону, из-под распущенного корсета была видна грудь, край рубашки. Глаза ее были плотно зажмурены.

– Живая она? – хватаясь за косяк, пискнула Стешка.

– Чего напилась, дура?! – вместо ответа выкрикнула Настя. Зина молчала, и Настя с размаху отвесила ей две пощечины. – Чего, я спрашиваю, глотнула? А? Говори же!

– Вот чего! – завопила Стешка, кидаясь под стол и появляясь оттуда с пустым стаканом.

Настя вырвала стакан, понюхала, побледнела:

– Керосин, что ли? Ах, дура несчастная…

– Хасия-я-я-м[25]… – заблажила перепугавшаяся Стешка.

Настя резко повернулась:

– Замолчи! Беги на кухню, ищи молоко!

Стешка с топотом понеслась на кухню. Там, в потемках, не сразу догадавшись зажечь лампу, принялась крушить Фенькины полки в поисках молока. Падали тазы и миски, бился фарфор, с грохотом катился по полу медный бидон, опрокинулась корзинка с яйцами, и липкое месиво растеклось по полу. Когда Стешка с корчагой молока примчалась в комнату, Настя уже сидела на диване, а Зина лежала поперек ее колен.

– Не могу больше, девочка… не могу… Оставь, хватит… – хрипло, со стоном говорила она.

– Можешь! – кричала Настя. – Еще раз надо! Ну! Пальцы в рот суй и давай! Давай, проклятая!!!

Два сдавленных звука, бульканье. Стешка, поморщившись, отвернулась.

– Тряпку принести?

– Потом. Давай молоко! – Настя откинула с лица волосы, протянула руку. Взяв стакан, тихим, свистящим голосом приказала Зине: – Пей, дрянь, не то задушу!

Зина молча начала глотать молоко. Стакан плясал в ее трясущихся пальцах, молоко бежало по подбородку, каплями стекало по черному бархату платья. Настя сидела рядом, глядя остановившимися глазами в стену.

Примчавшаяся на Живодерку Фенька сначала кинулась к Большому дому. Через пять минут буханья кулаками в дверь и истошных ее воплей на крыльцо вышла заспанная кухарка. Протирая кулаком глаза, она объявила, что «господа в гостях, сегодни никого не будет, а боле ничего знать не могём».

Фенька бросилась к Макарьевне. Та сразу же побежала будить Илью – единственного, кто ночевал сегодня дома. Илья не пошел к Федоровым, поскольку два дня назад поругался с одним из них на Конной площади из-за жеребца: дело чуть не дошло до кнутов. Спать одному, без Кузьмы, на широких нарах было одним удовольствием. Макарьевне пришлось довольно долго трясти Илью за плечо, прежде чем он открыл глаза.

– Чего надо, мать?

– Парень, проснись! Илья, вставай! – Макарьевна со свечой в руке была похожа на испуганное толстое привидение. – Там у Зины вашей беда!

– Я-то причем… – спросонья пробурчал было Илья и перевернулся на другой бок, но Макарьевна решительно сдернула с него одеяло.

– Поднимайся, разбойничья морда! Настя велела сей же час бечь туда!

– Настя? – Илья тут же вскочил. – Она не у Баличей разве?

– Не знаю ничего! Вставай да беги!

Ничего не понимая, Илья оделся, выскочил на улицу и понесся в Живодерский переулок. Фенька, побежавшая было следом, безнадежно отстала, и во двор Зины Хрустальной он влетел один. Остановился, растерянно осмотрелся. На снегу перед крыльцом словно рота солдат маршировала: все было истоптано. Кругом валялись какие-то тряпки, и кружившая по двору пурга почти целиком засыпала их. Входная дверь была заперта, а под светящимся окном лежал мерзлый бочонок. Илья подошел, изумленно осмотрел блестевшие осколки стекла, обломки рам. Задрав голову, заорал: