Кустодиев - Аркадий Кудря

…Наступил апрель, и в приближении лета Юлия Евстафьевна собирается с детьми на отдых в «Терем». Рассчитывает, разумеется, что поедут вместе: одной с тремя малыми детьми будет тяжело. Но Борис Михайлович, в душе чувствуя себя виноватым, говорит, что ехать сейчас никак не может и присоединится к семье позже. А сейчас его держит в Петербурге необходимость срочно закончить и сдать заказные работы — портреты для «Золотого руна», картину для московского издательства Кнебеля «Чтение манифеста» («Освобождение крестьян») и еще кое-что.

Делать нечего, Юлия Евстафьевна отправляется в путь без мужа. По прибытии в «Терем», 2 мая, она подробно описывает свои дорожные приключения. В письме — ни слова упрека, напротив — слова ласки и любви: «Сегодня ты именинник, поэтому целую тебя, желаю тебе всего лучшего…»

Но рассказ ее драматичен. Особенно тяжело пришлось на заключительном этапе, от Семеновского до «Терема». «В Семеновском нас продали Мазину, и тот выклянчил у меня прибавку 1 р. за тройку и крытый экипаж. С виду и тройка и экипаж были хороши, но как только тронулись, я пришла в отчаяние: нас так трясло, что мы стали стукаться друг о друга. Ямщик мальчишка, совсем дурак, Игорь стал плакать, а Кира жаловался: “Отвратительный экипаж, мы все скачем, скачем…”»[157]

Дальше — хуже. При переправе через реку, где был брод, экипаж попал на глубокое место, вода намочила веши, невозможно было сдвинуться ни туда, ни сюда. Ничего не оставалось, как послать ямщика в деревню за подмогой. Он в конце концов привел мужиков, и те на руках вынесли из экипажа детей, а потом помогли выбраться на берег и лошадям.

…В числе других уже не заказных работ Борис Михайлович заканчивал в Петербурге портрет наследника, цесаревича Алексея. Через одного из своих знакомых, товарища министра финансов П. М. Романова (Кустодиев писал портрет его жены, Александры Дмитриевны), Борис Михайлович надеялся передать портрет в Царское Село, чтобы его могла увидеть царская семья. Романов в свою очередь обещал посодействовать этому делу с помощью приближенного к государю князя Долгорукова. Если портрет понравится и его купят, можно будет совершить на эти деньги давно планируемую поездку в Италию.

«Вот было бы хорошо, — делится Кустодиев своими планами с женой. — Назначил за него 1000 — по совету Ремизова — он говорил, что так как это не заказ, а твое предложение, то ставить другую цифру рискованно. Даже за меньшую, — передает Борис Михайлович слова Ремизова, — было бы очень выгодно продать его в Царское [Село], так как это окупится громадной рекламой для Вас»[158].

Однако через несколько дней выясняется, что надежды продать портрет наследника не оправдались. «А я уж так помечтал по этому поводу. Ужасно досадно!» — в сердцах восклицает Борис Михайлович[159].

Между тем жена и дети терпеливо ждут его в «Тереме». В очередном послании от Юлии Евстафьевны есть трогательная приписка от сына Киры: «Папа миленкий корова утонула скоро ты приедешь»[160]. Сама же Юлия Евстафьевна сообщает 25 мая о своих хозяйственных заботах и выражает надежду, что муж и отец семейства присоединится к ним в десятых числах июня. Но это ее письмо разминулось с другим, отправленным из Петербурга 23 мая. «Милая, дорогая Юля, — пытался оправдать себя Кустодиев, — пишу тебе и чувствую, что пишу что-то неожиданное и ужасное — но что делать? Я еду в Италию теперь же, месяца на полтора-два. Я чувствую, что больше не могу не работать… Если же я поеду сейчас в усадьбу, я опять ничего не напишу… Надежда на покупку наследника так и осталась надеждой (оказывается, что портрет государю не попал, т. к. не было “удачного” момента, а говорить о нем говорили и, в сущности, это еще не проиграно), а вдвоем с тобой пока нельзя ехать.

Едем со Стеллецким, он там бывал… один я бы не рискнул, конечно»[161].

Надо полагать, такого поворота событий Юлия Евстафьевна и ожидать не могла. Но этот удар она выдержала стойко. Вновь ни слова упрека: «Желаю тебе счастливого путешествия, советую не работать, а отдохнуть хорошенько и набраться новой энергии для работы. О нас не думай, Бог даст, проживем благополучно»[162].

Итак, получив от супруги «отпущение грехов», Кустодиев с приятелем Стеллецким отправляется в путь. Сначала, через Варшаву и Будапешт, — на поезде; переплыв пароходом Адриатическое море, прибывают в Венецию. Один из первых визитов — на Международную художественную выставку, русский отдел которой составлен из работ, уже показанных Дягилевым в Париже, на Осеннем салоне, и в Берлине. И здесь Кустодиев со Стеллецким имеют возможность лицезреть собственные произведения. «Выставлено все превосходно, — сообщает Борис Михайлович в письме к жене, — мой большой портрет висит против двери на очень почетном месте. Портрет Игнатьева мне тоже понравился…»[163]

Под «большим портретом» Кустодиев имеет в виду «Портрет семьи Поленовых». А Игнатьев — тот самый этюд генерала от кавалерии А. П. Игнатьева, который попал на выставку в Таврическом дворце, затем «модель» преобразилась в шарж для «Адской почты», а теперь первозданный этюд, после Парижа и Берлина, вновь представляет генерала во всем его великолепии посетителям Венецианской выставки.

Борис Михайлович всецело поглощен созерцанием прекрасного — беломраморных дворцов города, картин Паоло Веронезе. Он пишет, что они собираются пробыть в Венеции пару недель…

Юлия Евстафьевна в свою очередь сообщает, что у них, в Костромской губернии, невероятно жарко, вода разогревается до 27 градусов и одолевают расплодившиеся комары. Цветов вокруг их дома все больше — маргаритки, бархатцы, левкои… «Резеду для тебя посадила. Детей не узнаешь, особенно Игорька, он очень славный». От жаркой погоды и при отсутствии дождей — невероятный урожай ягод: «Нас завалили земляникой, давно столько не видали»[164].

Очень жаркое лето выдалось и в Италии. Кустодиев пишет, что выезжают купаться в окрестности Венеции, в Лидо, но вода теплая и не освежает. В Венеции много русских, приезжал и Дягилев. «Но я с ним не виделся, так как не особенно его долюбливаю»[165].

А вот с четой Первухиных, художником Константином Константиновичем, одним из учредителей Союза русских художников, и его женой Софьей Алексеевной, Кустодиев сошелся довольно близко. «Первухины очень милые люди, все здесь знают, говорят по-итальянски и очень нам помогают»[166], — сообщает Борис Михайлович жене.