Полис, логос, космос: мир глазами эллина. Категории древнегреческой культуры - Игорь Суриков

В центральной части постройки открыты два очень пышных захоронения, мужское и женское. Труп мужчины был кремирован, а прах помещен в кипрскую бронзовую амфору середины XI в. до н. э., тело же женщины подверглось ингумации. Столь близкое соседство двух разных погребальных обрядов, кстати, само по себе наводит на далеко идущие размышления, но однозначного ответа пока нет.

Несомненно, похороненные лица – царь и царица. Здание же было, согласно двум основным точкам зрения, либо их дворцом, либо (это мнение ныне, кажется, преобладает) святилищем, специально возведенным над их могилами для почитания героизированной после смерти царственной четы. Впрочем, последний тезис имеет, как нам представляется, существенное слабое место: по археологическим данным, вскоре после погребения здание было разобрано. Довольно странной выглядит ситуация, когда столь монументальное сооружение, не имеющее сколько-нибудь близких аналогий в Греции этого времени (по крайней мере, пока такие аналогии неизвестны), вначале строится, а затем, чуть ли не сразу, ликвидируется.

Поэтому значительно более вероятным видится нам иной ход событий. Правитель Левканди, беспрецедентно возвысившись, возвел себе подобающий своему величию дворец. Затем он скончался, – кстати, не была ли его смерть насильственной, происшедшей в результате государственного переворота? На эту мысль наводит тот факт, что царь и царица одновременно умерли и были погребены, а естественная смерть сразу мужа и жены случается редко. Владетельных особ похоронили в их же прежней резиденции, а после этого саму эту резиденцию разрушили, а весь прилегающий регион обратили в кладбище. Мотивы подобного поступка могли быть разными и, не исключено, действовавшими в комплексе. С одной стороны, если, действительно имело место убийство, то неизбежным последствием для убийц становился страх ритуального осквернения и, несомненно, мести со стороны духа погибшего монарха. Не удивительно в подобных условиях, что дворец, в котором этот последний жил и был, вероятно, умерщвлен, а затем там же (прямо на месте умерщвления?) похоронен, уже никак не могло выполнять свою прежнюю функцию, становилось в этом плане табуированным.

Во-вторых, разрушение царского дворца могло в политической сфере маркировать ликвидацию монархии и переход к иной форме государственного устройства. Таким устройством, скорее всего, была самая ранняя форма олигархии, при которой власть находится в руках бывшего царского рода.

Интересен в качестве исторической параллели тот факт, что примерно в то же самое время аналогичным образом (разве что без кровавых эксцессов, да и это нельзя утверждать с полной определенностью) развивались события в Афинах – государстве соседнем с Эвбеей и конкурировавшем в эту пору с Левканди за положение важнейшего экономического и политического центра Эллады. Эти афинские события, в отличие от левкандийских, получили некоторое отражение в письменных источниках. Там происходил переход от царской власти к выборной коллегии архонтов, но участие в политическом процессе вплоть до конца VIII в. до н. э. принимали только члены царского рода Медонтидов. В целом этот процесс (как в Афинах, так и в Левканди) может быть охарактеризован как начальный шаг в становлении полиса. В любом случае характерно, что этот шаг был совершен примерно одновременно в двух самых развитых поселениях тогдашнего греческого мира.

Кажется, в пользу нашей интерпретации памятника говорит тот факт, что, по археологическим данным, у входа в разрушенный «героон» возникла группа необычайно богатых могил – особый сектор некрополя, функционировавший около 130 лет. В нем справедливо видят кладбище царского рода. Того самого царского рода, добавим мы, который, судя по всему, после смерти «правителя-героя» правил в Левканди.

Итак, происходила децентрализация власти, придание ей коллективного характера. Как в свое время на смену анактам пришли басилеи, так теперь их место у кормила полисов заняли аристократы. Эта тенденция продолжалась и в дальнейшем: в конце концов в ряде полисов (хотя отнюдь не во всех) появилось демократическое устройство. Аристократы, оттеснившие басилеев, в свою очередь были оттеснены демосом.

Небольшие размеры полиса, его обозримость и относительная простота государственного устройства делали возможным руководство им и для группы аристократов, и даже для собрания всей общины. Не было потребности в централизованной власти, решавшей сложные вопросы управления в огромном обществе. Позже, когда некоторые полисы разрослись, а общественная жизнь в Элладе усложнилась, усложнились и задачи управления. Но к этому времени граждане полисов уже приобрели значительные навыки совместного решения общественно значимых вопросов. Так формировался феномен греческого полиса, постепенно обретая присущие ему черты.

* * *

Время складывания и развития греческого полиса, пришедшееся на архаический и классический периоды, было одновременно временем рождения и становления личности – впервые в европейской истории. Это выражалось в параллельном существовании двух тенденций во всем общественном бытии античной Эллады: индивидуалистической и коллективистской.

Первая из них проявлялась в ярко выраженном стремлении формирующейся личности заявить о себе в полный голос на всех поприщах социально-политической жизни, в стремлении во всем быть первым. Характерным симптомом нарастания личностного начала уже на заре архаической эпохи стала почти повсеместно свершившаяся в Греции замена примитивных монархий во главе с басилеями на аристократические режимы. Это, в свою очередь, немедленно повело к острой борьбе за власть между знатными лидерами. Борьба, которую вели друг с другом яркие личности, зачастую имела результатом многолетнее состояние непрекращающейся междоусобной смуты. А в ряде развитых полисов выделилась и восторжествовала над остальными «сверхличность» – тиран.

Феномен греческой тирании был, без сомнения, порождением именно индивидуалистической тенденции в политической жизни. Как справедливо писал уже знакомый нам выдающийся историк античности Ю. В. Андреев, «в тираническом государстве могущество и значимость отдельной, правда, одной-единственной личности намного превышали все допустимые, по греческим понятиям, нормы»[48]. Тирания являлась отклонением, но отклонением вполне органичным и естественным, следствием одностороннего и чрезмерного развития одной тенденции в ущерб другой.

Что же касается этой второй тенденции, коллективистской, то она тоже вызвала к жизни целый ряд явлений. Среди них – появление гоплитской фаланги, сплоченного коллектива воинов, согласованно действующего на поле боя. Коллективистские начала заметны в деятельности греческих законодателей. Изданные ими первые в Элладе своды письменных законов вводили единые, обязательные для всех нормы поведения в рамках гражданской общины. Яркое проявление полисного коллективизма – такой своеобразный институт, как остракизм, временное (до 10 лет) изгнание с территории полиса политиков, казавшихся «опасными»[49] С его помощью община избавлялась от «чрезмерно» ярких и влиятельных личностей.