Выгон - Эми Липтрот

В доме я нахожу предметы, собранные разными смотрителями, которым довелось провести тут лето: ракушки, кости, маленькие осколки посуды, которые море обкатало до формы круглых камушков. На двери ванной висит позвонок маленького кита, а на каминной полке лежит идеально круглый морской еж. Я также нахожу в доме препарированные совиные погадки, содержащие кости оркнейских полевок, и крыло буревестника, всё еще сохранившее яркий и не то чтобы неприятный мускусный запах птицы.

На Папее я впервые, но сельская островная жизнь для меня не нова. Розовый коттедж находится в конце колеи, и я вновь слышу знакомые звуки: трактора ездят прямо под окнами спальни. Я выросла на ферме, мне хорошо известна сезонность работ; я знаю, как зимой раздают голодной скотине солому или силос, припасенный с лета; я подмечаю, когда скот загоняют в стойбище на зиму. Всю зиму я хожу в резиновых сапогах, эта привычка у меня от отца, который и вовсе носит их почти круглый год.

Я решила проводить время на кухне, у камина, а остальной дом пусть мерзнет. С кухни виден Хоум, небольшой островок у Папея, и рыболовная лодка Дугласа, единственного на данный момент рыбака на острове. Видны также все крупные Северные острова, кроме Стронсея. На востоке – большой участок земли с холмами, как бы формирующими три ступени, – так называемые Головы Идея. Дальше, ближе к горизонту, лежит остров Сандей. Поднимаясь, солнце освещает его изгибы сзади, подсвечивая ветровые турбины на вершинах холмов. А на севере в ясные дни можно увидеть Норт-Рональдсей. Этот остров такой низкий, что видны только дома, и складывается впечатление, будто они плавают в море без всякой опоры.

По другую сторону, на запад, находится наш ближайший сосед, Уэстрей, где проживают триста человек, работающих на фабрике морепродуктов, в средней школе и в закусочной. Каждый день курсирующий между Папеем и Уэстреем маленький паром перевозит продукцию пекарни и одного школьника-подростка. За Уэстреем возвышается покрытый вереском островок Раузи, а за ним виднеются холмы Мейнленда. В дни, когда на Папее сухо, я наблюдаю за тем, как облака проливаются дождем или снегом над Мейнлендом.

На самом же Папее, если двигаться вниз по дороге посередине острова, за аэродромом можно найти поселение, недостаточно большое, чтобы его можно было назвать деревней, но там есть почта, церковь, школа и хостел с магазином. И судя по всему, это поселение ближе, чем мне кажется, когда я пытаюсь доехать туда на велосипеде в ветреный день.

Сейчас на полях еще осталось немного зелени, но с каждым зимним днем пейзаж бледнеет, и к марту вид из окна моей кухни временами становится практически монохромным, за исключением флуоресцентного оранжевого ветроуказателя в аэропорту. Я и представить себе не могла, что когда-то перееду на Папей и буду жить прямо под воздушной трассой. Зимой я часто просыпаюсь утром от шума самолетов, пролетающих над Розовым коттеджем и идущих на снижение. По-моему, иногда эти звуки распугивают всех птиц на острове, и я вижу через окно своей кухни, как одновременно взлетает около десятка разных стай и небо заволакивается облаками серых гусей, камнешарок, золотистых ржанок и бекасов.

Опять жить одной – это определенный риск. Здесь идеальное место для того, чтобы бухать в одиночестве. Помню те ночи за кухонным столом на ферме, когда я работала на Флотте, помню одинокие ночи в лондонских спальнях. Каждый раз события развивались по одной схеме: выпив от двух до пяти порций, я воодушевлялась, чувствовала себя свободной и взрослой, но вот между шестой и десятой меня накрывало беспросветное одиночество, и я предпринимала судорожные попытки с ним бороться. Часто наутро я просматривала историю на телефоне, перечитывала эсэмэски и имейлы, чтобы выяснить, с кем я пыталась связаться в поисках человека, который бы выслушал меня или проявил заботу.

За долгие годы зависимости я прожила немало похмельных дней, когда единственной целью становилось избежать разговоров или тяжелой работы. Каждый день или по крайней мере через день я пару часов бывала крепко пьяной, а всё остальное время или пыталась исправить последствия своего загула, или слонялась туда-сюда, в напряжении дожидаясь, когда же можно будет добраться до магазина, остаться в одиночестве и запустить этот цикл заново. Но я больше не буду заложницей этой пагубной и непродуктивной модели поведения. Мама сказала, что в эти месяцы на Папее мне надо найти в себе новые, неизведанные силы. Она когда-то переехала на Оркни как раз в начале такой же долгой зимы, так что ей виднее.

Розовый коттедж – идеальный перевалочный пункт. Тут я живу одна и могу выработать здоровые привычки и научиться ответственности, став частью закрытого островного сообщества.

Я сама себе хозяйка в этом доме, да и поблизости никто не живет, так что никто не слышит, как я плачу ночами. Я переживаю о том, что оказалась бестолковым новичком, что мне не хватает практических навыков, что я всё делаю не так и не смогу достойно пережить эту первую, суровую зиму. В непогоду в маленьком доме из бетонных блоков шумно: дождь бьет в окна, ветер гудит в трубе и свистит из-под дверей. Холоднее всего в доме, когда ветер дует с юга: сквозняк пробирается внутрь через незаметные трещины в оконных рамах.

Ко мне уже давно никто не прикасался. На этой неделе я чаще видела не людей, а тюленей, сидящих себе в бухте, задрав носы. Маленькие дома вдали от дорог дарят возможность побыть в одиночестве, а рутинность жизни на острове создает чувство защищенности. Когда-то я несколько дней в месяц прогуливала школу из-за головной боли. В алкоголе я нашла новый способ уходить от реальности, новое утешение. Маясь от похмелья, я сказывалась больной и пропускала работу. Я была ленивой и безответственной, но, может, мной также двигала потребность в уединении. С тех пор как я бросила пить, я отношусь к себе как к хрупкой вазочке, даю себе побольше пространства, упрощаю себе жизнь по максимуму, целые недели провожу как бы затаившись.

На Папее, в отличие от Мейнленда, нет ни бассейна, ни паба, ни врача, ни тем более местного министра. А еще тут нет зайцев и ежей. Зато уж тех млекопитающих, что на Папее все-таки живут, – тюленей, кроликов и мышей – тут очень много. Популяции животных, обитающие на маленьких островах, вызывают у ученых интерес. Как выяснилось в ходе одного исследования, у домашней мыши, Mus domesticus, живущей на Папее, нижняя челюсть больше, чем у ее сородичей. Здесь у мышей было мало партнеров для размножения, и они быстро эволюционировали и приспособились к месту своего обитания.

Я говорю, что приехала сюда просто потому, что тут снимать жилье дешевле всего. Пусть это и не совсем так, я здесь не ради того, чтобы «сбавить темп» или «вернуться к природе». Я не планировала восстанавливаться дома, скорее, просто приехала погостить и задержалась. Да, я отсюда родом, но это не то место, куда я стала бы осознанно возвращаться, – собственно, как и большинство англичан на Оркни. Всё как-то затянулось с прошлого года. Я всё повторяла, что останусь «еще на несколько недель»: то мне надо было ограду строить, то помогать с ягнением, потом несколько месяцев я изучала коростелей, а теперь вот решила целую зиму провести на Папее. Оркни меня не отпускает.

Каждый день я выхожу из дома. Я придумала себе задания, чтобы легче пережить эту зиму. Я слышала, что на крайнем северо-западе острова в ясные дни видно Фэр-Айл, и вот уже вглядываюсь в горизонт через бинокль. Я ищу на пляже «монетки», как тут называют маленькие розовые раковины каури, которые считаются самым крутым уловом. Пеку хлеб. Фотографирую разные текстуры. Собираю на берегу плавник, чтобы топить печь: лучше всего его искать после полнолуния или бури, а побережье надо выбирать в зависимости от того, в каком направлении дул ветер.