Грех - Тадеуш Ружевич

«Погоди, скотина, — подумал я, — ты мне заплатишь за то яблоко».

И пошел своей дорогой, улыбаясь себе под нос. «Небось зиму просидел за решеткой, приятель. Посмотрим, что будешь делать дальше».

Потом наш старый дом снесли, я поселился в другом районе и на несколько лет потерял Оборванца из виду. К тому времени в материальном отношении жить нам стало лучше. Я работал в небольшом магазинчике, вроде комиссионки; в основном мы занимались покупкой и продажей картин и скульптур. Ну, может, скульптуры — слишком громко сказано: скорее, это были просто фигурки. Кроме того, я немного подрабатывал чтением лекций, или, точнее, проводил беседы, популяризируя различные отрасли знаний. Началось с того, что однажды я случайно встретил своего школьного товарища, который работал в Обществе распространения знаний. Он предложил мне стать лектором. Я расхохотался:

— Дружище, какой из меня лектор, да я уже перезабыл все, о чем я буду говорить?

Он рассматривал картину, на которой полнотелая деревенская деваха во весь рот улыбалась улану.

— Недурно, — задумчиво проговорил он, — но дороговато, я могу заплатить тысячу…

— Идет… но ты не сказал, о чем должны быть эти беседы, кто будет слушать.

— О чем? Да обо всем. О Луне, о планировании беременности, о Дарвине, о том, что такое электричество, что такое алкоголь, чем планета отличается от кометы, о гориллах, колорадском жуке, Северном полюсе, о привычках слонов, о Матейко, Стефане Батории, пролетариате, Марксе и т. д. и т. п.; учебники и материалы я тебе дам. По субботам и воскресеньям найдется время?

— Да, конечно, несколько часов всегда можно выкроить.

— Поездишь по деревням, по маленьким городкам… По разным местам. Будешь рассеивать темноту, царящую, несмотря на электрификацию, в умах нашего народа… Клубы там, красные уголки…

Мы ударили по рукам.

Так началась моя просветительская деятельность. Должен сказать, что со временем я полюбил это занятие и стал тщательно готовиться к беседам. У меня было несколько тем, но предпочтение я отдавал двум, которые разработал очень детально. Опираясь, разумеется, на чужие работы, ведь фактов из области астрономии или истории даже самому гениальному человеку не выдумать, это вам не романы или стишки. Одна беседа была об астрономии. Основой для нее послужил учебник польского астронома профессора Рыбки. Вторая касалась суда инквизиции над Джордано Бруно.

Я никогда не предполагал, что простые люди будут с таким интересом слушать лекции об астрономии.

Дождливым вечером я сошел на небольшой станции. До выступления оставалось еще два часа. Меня никто не встречал. В этом городишке я был лет двадцать назад. Ночью. Нет, нет… не о том пойдет речь. Чтобы скоротать время, я решил выпить в буфете чаю, впрочем… что это был за буфет! Под стеклом три пачки печенья, сигареты. Я попросил чаю. «У меня нет кипяченой воды, и заварки нет, — ответила девушка, — но вы можете выпить чаю или кофе в «Паломе»… это в двух шагах, прямо около переезда…»

Я пошел в «Палому».

В зале были заняты только два столика. Я сел неподалеку от трех граждан, которые пили водку, закусывая угрем, и оживленно беседовали.

— Пикассо сам сказал, что искусства не существует, потому что не хватает накала… теперешнее искусство не сравнить со старым, чепуха, в общем, он сам сказал, накал был да сплыл. И цены на современные картины уже не те. Сколько могло так продолжаться, чтобы кто-то плеснул маслом или краской и сказал: восхищайтесь и покупайте эти шедевры! — Человек в толстой зеленой куртке, подшитой овчиной, засмеялся и стал сдирать шкуру с куска угря.

— Искусство — это красота, верно? Я, конечно, не разбираюсь, я университетов не кончал, но нельзя, чтобы глаз был на лбу или на животе, а нос за ухом, так или не так? Я простой механик, но Рембрандт рисовал красивых женщин, или возьмите картины Матейко, вот это красиво, а сейчас полнейший упадок, я вашего Пикассо не перевариваю…

— Да я же вам говорю, чепуха все это. Он сам сказал. Но Пикассо может по-разному рисовать, я даже в газете видел его картины, он имел право всякое себе позволять… Впрочем, это дело прошлое. Он сам высказался на эту тему.

Третий собеседник помалкивал. Он не сводил глаз с двух девушек, сидевших за соседним столиком. На обеих были куцые юбчонки в обтяжку, открывающие ноги в чулках телесного цвета, коленки и кусочек бедра. На одной — зеленый свитер под горло, на второй — черный, с глубоким вырезом. Они то раздвигали колени, то закидывали ногу на ногу, одергивали свитерочки, разглаживали юбки. Им могло быть… в общем, «тинэйджеры», как теперь говорят. Их гладкие лица были почти лишены выражения и не отличались от других частей тела, разве что на них имелись глаза, нос, губы, и губы растягивались в улыбке.

— Какие ножки, ты только глянь, вот это класс, — сказал мужик в куртке. — Лет по семнадцать, да?

— Кончай пялиться на ножки, — сказал второй.

Мужчины были средних лет. Мои ровесники.

За спиной у меня сидела компания — двое мужчин и две женщины. Все были уже навеселе и говорили одновременно, без ладу и складу. С виду рабочие. Один — явно верующий, второй неверующий. Я не обращал внимания на их треп… прислушиваться стал только после того, как прозвучало слово «Шекспир».

— В «Гамлете» в полночь заговорил дух. Факт? Факт! Я слыхал по телевизору. Ядька, ты слышала, факт или нет?

— Я, Владек, в духов не верю.

— А я верю.

— Ну чего вы спорите? — сказала другая женщина, поправляя прическу. — Не можете поговорить спокойно, по-товарищески?

— Я, Владек, верю в то, что есть.

— Если ты ни во что не веришь, почему б тебе меня не обокрасть?

— Ага, вот ты и попался!.. Потому и не обкрадываю, что не верю…

— Да ладно вам, ладно… — пыталась утихомирить их женщина. — Лучше выпейте… Хотя надо признать, у Шекспира этого загробная жизнь есть.

— Дай, Владек, я тебя поцелую, ты веришь, значит, можешь меня угробить, но все равно дай поцелую!

— Правильно, лучше выпить, чем ругаться.

Чай, который я прихлебывал, был теплый, слабый и слишком сладкий. Я расплатился и вышел. Переезд был закрыт. Промчался ярко освещенный международный экспресс Варшава—Рим. Потом во внезапно образовавшейся пустоте появился дежурный по переезду. Постоял неподвижно, будто к чему-то прислушиваясь, неторопливо покрутил рукояткой, и белая рука шлагбаума поднялась. Железнодорожник вернулся в будку. Там горела керосиновая лампа. Нет, электрическая лампочка. Керосиновая в этой будке горела двадцать лет назад… «А может, остаться здесь?» Как это — остаться?.. Я прошел мимо костела. Целых двадцать лет я видел этот костел в воспоминаниях с одной башней, а у него их две. На улочке было пусто. Из окошек домов сквозь занавески просачивался тусклый свет. Я миновал двухэтажную каланчу, рядом должен быть клуб в бывшем пожарном депо. Это я хорошо помнил. Но оказалось, что не помнил. Клуб был напротив. Над воротами горел фонарь, так что я мог прочитать написанную от руки афишу, сообщающую о моей лекции: «Беседа Лектор о строении Вселенной». Я минутку постоял перед входом. Никого — до восемнадцати оставалось около получаса. Ворота были закрыты. Я еще раз перечитал афишу и тут заметил, что вместо «лектора» написано «лектор»… Послышалось шарканье шагов по гравию: ко мне приближалась женщина в долгополом пальто.