Чудо - Юрий Арабов

Распираемый чувством беды, в которой был лично повинен, Хрущев вскочил со стула и ненароком посмотрел вверх. Оттуда, почти с потолка смотрел на него он сам, но уже с портрета, слащавый и значительно моложе оригинала.

– Это кто? – спросил Никита Сергеевич.

– Это вы... – прошептал секретарь горкома и положил под язык таблетку валидола.

– А я думал – зеркало. Кривое, как на ярман ках... – Он произнес это слово по-простонародному, с буквой «н» и машинально поправил на себе косоворотку... – Удалить живопись! – коротко распорядился Хрущев. – Вам знакомы решения ХХ съезда нашей партии?

Никто не проронил ни звука.

– Нового культа личности захотели?! – закричал он вдруг, сжимая кулаки. – Клопов в коммунизь м захотели?!.. Не будет вам культа и клопов не будет! Убрать все и повесить Ильича!.. Есть у вас Ильич?

Ответом ему было молчание могилы.

– У них даже Ленина нет, Валериан!.. – простонал Хрущев своему помощнику. – А что у них есть?!.. Есть хотя бы среди вас уполномоченный совета по делам религии?.. – добавил он вдруг почти нежно.

Кондрашов вздрогнул. Ноги его задрожали, и он не смог подняться с первого раза. Только опираясь на руку товарища, удалось встать и поглядеть в лицо Первого секретаря.

– Что у вас с левым глазом? – спросил его Хрущев.

– Нету... – пролепетал Михаил Борисович.

– На фронте?..

– В блокаду, – соврал, на всякий случай, уполномоченный.

– Ну, докладывайте, – разрешил ему ласково Никита. – Антирелигиозная пропаганда на высоте, в церкви никто не ходит, а сектанты, талмудисты и начетчики сидят по своим норам?

– Да-а, – выдавил Кондрашов.

– А нельзя ли поподробнее? – спросил Никита Сергеевич и подошел к нему вплотную. – Какие сектанты? Где сидят и с кем? Может, и церкви все закрыты? Отвечать! Смотреть мне в глаза!..

– Единственный храм в городе... закрываем.

– Значит, еще не закрыли... А зачем вам его закрывать, вы знаете?

– Знаем.

– Тогда ответьте мне, зачем? Зачем вам закрывать единственный в городе храм?.. Смотреть мне в глаза!..

Кондрашов промолчал и осмелился поглядеть на него в упор. Лучше бы и не глядел, потому что в маленьких хрущевских глазках бушевал раскаленный металл.

Первый секретарь партии попов ненавидел люто. А отчего, и сам не мог сказать. Кто-то подал ему однажды записку, что в войну нашлись батюшки, которые сотрудничали с немцами. Он слышал, будто в его родном селе поп ушел к оккупантам. И эти слухи, не совсем проверенные, только подтвердили его инстинктивное чувство – всех гнать! Гнать к чертовой бабушке!..

– Потому что для коммунизь ма нужны свободные люди, – глухо сказал Хрущев, отвечая на собственный вопрос. – А поп не только врет. Он закабаляет! Вы поняли? А рабов теперь быть не должно! Коммунизь м строят не рабы, а грамотные, начитанные и свободные советские граждане. Повторите!..

– Рабов быть не должно... – промямлил Михаил Борисович.

– Вот именно! А у вас – девица!.. – воскликнул в сердцах Никита Сергеевич.

– Нету девицы, – выдохнул уполномоченный по делам религии.

Здесь Первый секретарь не выдержал. В комнате раздался звонкий бурный шлепок, будто бы по филейной части. Все еще ниже опустили свои головы, потому что поняли – случилось ужасное.

Филейной частью было вдохновенное лицо Михаила Борисовича.

Что-то стукнуло об стол, отозвалось эхом, покатилось...

Это был левый глаз Кондрашова.

Нервно поймав его и спрятав в карман пиджака, уполномоченного прорвало. Сбиваясь и путаясь, он начал лепетать быстро-быстро:

– Да... Произошло это чудо... Позорное для коммунистов явление... Какая-то старушка сказала, что девица окаменела... Бюро обкома порекомендовало бюро горкома все это изъять и ликвидировать... А бюро горкома волынило как могло, и в итоге мы имеем ослабление работы на местах... Поставили посты, наряды и охрану... И никто не прошел. Все это подгадано к областной партийной конференции, за этим кто-то стоит, и сами они своим умом не могли бы это предпринять. Апогей явлений остался позади, и виновные понесут административную ответственность...

– Так, так... – пробормотал Хрущев, упиваясь тем, что вывел Кондрашова из себя. – А что товарищи рабочие говорят? Что говорят об этом люди интеллигентного труда?

– Ничего не говорят. Мы попросили местного архиерея вмешаться в это дело и помочь рядовым коммунистам перехватить инициативу.

– Архиерея?.. – страшно сказал Никита, не веря своим ушам.

Наступила длительная пауза. В пустой стакан залетела весенняя муха и, намочив крылышки, никак не могла из него выбраться.

Кондрашов понял, что прокололся. Причем прокололся так, что дыру эту не заштопать, не залатать.

– Где сейчас этот архиерей? – звенящим голосом спросил Первый секретарь ЦК КПСС.

На Чкалова, 84 подъехал кортеж из потертых «Побед». Словно лебединый стан подлетел и рухнул, только был он почему-то черный. Остановился у такого же черного дома, грязь перед которым хранила на себе следы многочисленных сапог и казенных ботинок...

Из головной машины выкатился уполномоченный, подбежал, суетясь и оступаясь, к средней машине.

Дверца нехотя распахнулась. Из нее медленно выполз, опершись на руку уполномоченного, Никита Сергеевич Хрущев. В левой руке он держал горшок-шляпу. Поглядел на небо, которое успело отступить и сделаться выше. Втянул ноздрями прелый воздух. Брезгливо вытер правую руку, которую он подал Михаилу Борисовичу, о плащ и неторопливо, вразвалочку пошел к дому.

Валериан Григорьевич, на всякий случай, обогнал уполномоченного, потому что почувствовал, что тот хочет оставить его на вторых ролях, а этого ни в коем случае нельзя было допустить.

...Увидев Первого секретаря ЦК КПСС, живого, злого внутри, но внешне добродушного и располагающего к себе, старший лейтенант Василий Першин, стоящий при дверях, чуть не упал. Но все же взял себя волей и отдал честь трясущейся рукой.

Хрущев, хмыкнув, также взял под несуществующий козырек и взошел на крыльцо.

– Плохо дело, Валериан, – сказал он, обернувшись. – Печенкой чувствую, все они просрали!

Тот, не ответив, отворил дверь, пропустив Первого секретаря вперед.

...Они столпились на пороге мутным облаком, испуганные официальные люди, не смея пройти дальше, бессильные что-либо изменить, и раздраженные от этого небывалого, неожиданного для них самих бессилия.

К ним спиной стоял человек в золоченых праздничных одеждах с крестами – архиерей, а рядом кадил дьякон, наполняя все закоулки избы сладким ладаном.