Россия в глобальном конфликте XVIII века. Семилетняя война (1756−1763) и российское общество - Коллектив авторов

ни у кого не возникало даже мысли, что он делает что-либо против своей воли и особенно по воле иностранного двора. Хуже не было оплошности настойчиво просить его о какой-то мелочи, тогда он отказывал сразу, даже если сам изначально хотел предложить просителю гораздо больше. Дипломат советовал воспринимать прусского короля таким, какой он есть, отдавая себе отчет в том, что другим он не станет, и потому подстраиваться под обстоятельства и действовать по возможности тонко[257].

Основываясь на прусских источниках, Ф.-Д. Лиштенан пишет, что Кейзерлинг «не нравился королю, однако отличался таким корыстолюбием, что при соответствующей оплате не наносил Пруссии прямого вреда». Надеясь провести в Бранденбурге остаток дней, он купил там дом и жил на широкую ногу, тратя в год по 20 000 экю: «хотя его услуги стоили недешево, пруссаки могли на него положиться»[258]. Последний вывод мало подтверждается российскими источниками. Никаких секретных поручений из Петербурга дипломат в 1747–1748 гг. не получал, скорее, делился наблюдениями о текущих делах: о перспективах прусско-шведского сближения; реакции германских государств на Рейнский поход российского корпуса, снаряженного на английские военные субсидии весной 1748 г. в поддержку австрийцев, терпевших поражение от французов; о начавшихся в марте мирных переговорах по итогам Войны за австрийское наследство и подписании 19 (30) апреля прелиминарного и 7 (18) октября окончательного Ахенского договора между Францией, Великобританией и Республикой Соединенных провинций, к которому 19 (30 октября) присоединилась Австрия. К участию в переговорах Россию не пригласили, главным образом из‐за противодействия Франции, отношения с которой были разорваны в июне 1748 г. на восемь лет. Отмечая поспешность заключения мира, Кейзерлинг философски заметил: «Однако ж толь доброе дело, какое есть мир, никогда не вовремя не приходит, ежели только с надлежащею предосторожностию всякой повод к новым неприятелствам избегается»[259]. Среди прочего он из Берлина хлопотал о расширении каналов информации, предлагая учредить пост во Франкфурте – городе, «производящем великии корреспонденции», и даже нашел подходящего человека – старого банкира Леерса, готового взять на себя функции резидента[260], но ответа на это предложение не последовало.

Именным указом от 9 декабря 1748 г. Елизавета Петровна назначила Кейзерлинга полномочным министром в Дрезден – «в разсуждении вашего при оном напред сего по долговремянной бытности имевшаго кредита и знакомства, не менше же и для вашего доволнаго искуства в министерских делах». Причиной стал отзыв из Петербурга графа Финкенштейна и назначение на его место советника посольства Бальтазара Людвига фон дер Гольца (Balthasar Ludwig von der Goltz, 1722–1750). Чин советника посольства соответствовал военному рангу полковника или подполковника, а чин действительного статского советника, который носил российский дипломат, – полного генерала (General en chef)[261]. Императрица не могла допустить такого несоответствия и назначила в Берлин бывшего полномочного министра в Париже, канцелярии советника Генриха Гросса (1714–1765)[262], уроженца Вюртемберга, недворянского происхождения. Служивший в Дрездене граф М. П. Бестужев-Рюмин был переведен послом в Вену.

6 (17) февраля 1749 г. Кейзерлинг сообщил графу Подевильсу, что с сожалением покидает пост в Берлине, хотя рассчитывал остаться здесь до конца жизни, добавив в раздумье, что, возможно, этого бы не произошло, если бы королю «было угодно заполнить вакансию государственного министра Финкенштейна другим человеком такого же характера и достоинства». Фридрих II велел сделать дипломату при отъезде как можно больше комплиментов, но одновременно выразить сожаление, что российский и прусский дворы не слишком хорошо понимают друг друга[263].

Так были разрушены надежды Кейзерлинга на спокойную старость. Все пришлось начинать сначала. Дом он, вероятно, продал, потому что уже в 1750 г. купил у первого министра саксонского двора графа Генриха фон Брюля (Heinrich von Brühl, 1700–1765) имение Гаусиг в провинции Баутцен. Но и в Дрездене надолго задержаться не получилось. В марте 1752 г. Елизавета Петровна решила отозвать посла М. П. Бестужева-Рюмина из Вены, поскольку в деле переселения австрийских сербов в Российскую империю он проявил излишнюю настойчивость и вызвал недовольство Марии Терезии. Кейзерлингу пришлось исправлять ошибки коллеги[264].

В письмах вице-канцлеру Михаилу Илларионовичу Воронцову (1714–1767) сначала из Вены, а затем из Дрездена, где после отзыва М. П. Бестужев-Рюмин жил несколько лет, он не жалел красок, чтобы расписать пороки и слабости своего преемника на посту в Вене – человека ленивого, но «комодного» (с легким характером) и избалованного. М. П. Бестужев-Рюмин постоянно намекал на нечистоплотность Кейзерлинга и некие его «виды» во вред России (в сговоре с саксонским министром графом Брюлем), упрекал дипломата в том, что он когда-то служил Бирону, недоумевая, как польский подданный вообще может быть российским представителем в Польше, получать от короля земельные владения (в Литве и в Пруссах под Слуцком[265]) и при этом пользоваться расположением сильных мира сего как в России, так и за ее пределами, к примеру добиться для сына Генриха (1727–1787) чина рейхсгофрата (имперского надворного советника) в Вене[266].

Личная жизнь курляндца также не давала покоя М. П. Бестужеву-Рюмину: в 1755 г. в Вене Кейзерлинг при живой жене и законных детях жил с некой женщиной из Тироля, недворянского происхождения, имел от нее дочь и добивался от венского двора пожалования обеим баронского титула. Получив отказ, он продолжил хлопотать по этому делу, и Мария Терезия разрешила произвести их в дворянство с уплатой обыкновенной таксы, что стоило дипломату тысячу гульденов. «Метреса» (т. е. любовница) садилась с гостями за стол, пользовалась посольским экипажем, в общем компрометировала посла, а в его лице и российский двор[267]. Обвинения, высказанные М. П. Бестужевым-Рюминым, можно расценивать как продолжение дискуссии, развернувшейся в начале елизаветинского царствования, о том, могут ли иноземцы честно служить России и не следует ли заменить их национальными кадрами. Но к этим аргументам явно примешивалась обыкновенная человеческая зависть, вызванная потерей престижного поста в Вене. Кроме того, М. П. Бестужев-Рюмин при живой жене А. Г. Бестужевой-Рюминой (? – 1751), сосланной на каторгу по обвинению в заговоре против Елизаветы Петровны в 1743 г., жил с уроженкой Саксонии Иоганной Генриэттой Луизой фон Гаугвиц и обвенчался с ней в 1749 г., не получив разрешения императрицы на брак.

Совсем другое свидетельство о пребывании Кейзерлинга в Вене оставил в 1753 г. будущий польский король Станислав Август Понятовский, с семьей которого дипломат подружился еще в начале 1740‐х гг. в Дрездене. К юному Станиславу он тогда искренне привязался и даже в свободное от службы время преподавал ему логику и математику, называя своим учеником, а в 1750 г. настоял, чтобы родители отправили Понятовского в Берлин к