Тургенев и Полина Виардо. Сто лет любви и одиночества - Майя Заболотнова

Как правило, Иван составлял мне компанию. Нам обоим было уже ближе к сорока, мы были знакомы много лет, хорошо знали друг друга, нам всегда было о чем поговорить, и его общество было для меня приятным и желанным. На каникулы обычно приезжала его дочь, и тогда мы проводили время втроем. Иногда мне казалось, что мы – семья, которая прошла вместе через тяжелые испытания, но сумела пронести искренность отношений через все годы и несчастья.

Иван смотрел на меня все с той же любовью и преданностью, которую я увидела в его взгляде в памятный осенний ноябрьский вечер, когда мы были впервые представлены друг другу. «Вы знаете то чувство, которое я посвятил вам и которое окончится только с моей жизнью», – писал он мне, и я, вспоминая прошедшие годы, не раз задавала себе вопрос: почему я так и не ответила на его чувства? И действительно ли не ответила?..

Сколько раз, видя его в обществе других девушек или читая в его письмах о том, что он проводит вечера в обществе своей дальней родственницы, восемнадцатилетней Ольги, на которой – почему бы и нет? – он планирует жениться, я терзалась муками ревности или глядела на себя в зеркало, думая: нехороша, а сколько красивых девушек окружает его, так не стоило ли этого ожидать?..

Но теперь я вновь встречала его взгляд, полный нежного чувства, и думала о том, что, будь я свободна или будь он чуть настойчивее…

Я гнала от себя прочь эти мысли, и, однако, они вновь и вновь возвращались ко мне. Иногда я видела сон, будто бы мы с ним стоим на берегу реки, и он обнимает меня и целует висок, там, где бьется жилка, и тогда я просыпалась с бешено колотящимся сердцем.

Этому сну суждено было стать вещим.

В тот вечер мы были приглашены к княгине Трубецкой на вечер, но Луи от приглашения отказался, и меня, как обычно, сопровождал Иван, который с княгиней был хорошо знаком – они часто бывали друг у друга в Петербурге, а Полинет и сейчас время от времени гостила у Трубецких на каникулах.

Стоило нам появиться, как все взгляды обратились на нас. Я знала, что в Париже о нас снова начали судачить – кто-то негодовал, что Луи терпит Ивана под своей крышей, кто-то возмущался, что Иван находится на положении нахлебника в нашем доме, и не раз – я это знала – с жадным любопытством пытался выведать у Ивана подробности наших отношений и смеялись над продолжительностью его чувства.

Иван же разительно переменился. Я помнила, как несколько лет назад он на каждом углу кричал о своей любви, а наши общие знакомые часто жаловались, что говорить он может лишь обо мне, обсуждать мои выступления, концерты, планы и гастроли, если же речь заходила о чем-то другом – мгновенно терял к разговору интерес. Теперь же он стал гораздо более сдержанным – прошедшие годы что-то изменили в нем, сделали его скрытным, замкнутым человеком. Он, как говорили, избегал произносить даже мое имя, полагая это едва ли не святотатством. Впрочем, он остался таким же чувствительным, и письма его были все такими же – полными любви и уважения. Любовь-страсть, сжигавшая его все эти годы, прекратилась в любовь-нежность, и мне сейчас, в то время, как главное в моей жизни – музыка, пение, голос, – стало для меня недоступным, очень важно была его дружба и поддержка.

Да и наши отношения – то, чего никто не замечал, – тоже переменились. В них появилась какая-то новая, почти мистическая связь, мы чувствовали настроение друг друга, обернувшись в толпе, я всегда знала, что встречу его взгляд, и порой мне казалось, будто между нами протянулась какая-то золотистая нить, неразрывно связывающая нас. Нас связывала тайна, которой окружающие не могли не чувствовать, не понимая, однако, ее смысла – о, я и сама не понимала, что это за волшебная таинственная связь, внезапно образовавшаяся между нами…

В тот вечер у Трубецких меня просили спеть, но я привычно отказалась, сославшись на болезнь. Свечи уже начали оплывать, когда, наконец, гости стали расходиться, и мы с Иваном, который в то время гостил в нашем парижском доме, тоже попрощались с хозяевами и отправились обратно. Оставалось ехать еще пару улиц, когда Иван предложил остаток пути проделать пешком.

– Взгляните, какая луна! – воскликнул он. – Как лунный свет льется на крыши, как серебрятся листья, и даже ветер стих, чтобы не нарушать тишину этого волшебного вечера. А вы похожи на фею… или на призрака, явившегося сквозь время и пространство, чтобы рассказать людям о том, что такое истинные чувства.

В последнее время Иван часто бывал подвержен каким-то мистическим настроениям, поначалу это пугало меня, но затем я поняла: это лишь способ выразить его новые чувства, в которых любовь и борьба со смертью переплелись в один тесный клубок.

Мы вышли из кареты и пошли пешком. Луна и впрямь сияла как-то невыносимо, и свет ее делал не только наши фигуры, но и весь город, каждые дом, дерево, даже пробегавшую мимо кошку какими-то призрачными, зыбкими, словно явившимися с той стороны. Вскоре и самой мне стало казаться, что мы – лишь странствующие призраки, и нет у нас ни дома, ни очага, ни близких, а лишь только тьма и бесконечная дорога. Сердце мое тоскливо и сладко заныло, шаги становились все медленнее, и, в конце концов, мы остановились на берегу Сены.

Молчание наше не было тягостным, это не было молчанием двух людей, которым нечего сказать друг другу – скорее просто не нужно было слов, потому что и без них мы прекрасно друг друга понимали. Но я, наконец, решилась его нарушить и рассказать о чувстве, которое овладело мной.

– Ваши слова навели на меня странное настроение, – сказала я тихо. – Мне и впрямь почудилось, что мы с вами – какие-то духи, обреченные вечно странствовать по дорогам этого мира в поисках пристанища, да только для таких, как мы, его нет и быть не может.

Иван как-то грустно улыбнулся и, помолчав, ответил мне:

– Что же, дорогая моя мадам Виардо, если бы вы были таким призраком – я с радостью пустился бы в любые странствия вслед за вами, и сам стал бы призраком или духом, если бы вам это было угодно. Впрочем, я и без того провел свою жизнь в странствиях, пытаясь следовать…

Он замолчал, но я поняла, что он хотел сказать: «Пытаясь следовать за вами».

Внезапно вся его жизнь развернулась передо мной с поразительной ясностью. Не знаю, пыталась ли я думать об этом когда-то прежде, но теперь без всяких усилий с моей стороны картина эта встала перед глазами. Я видела человека – одинокого, без семьи, который всю жизнь провел в метаниях по свету, пытаясь поймать свою ускользающую любовь. Раз за разом он пытался найти свой очаг, и раз за разом, стоило мне позвать его, он бросал все и вновь следовал за мной. И теперь, будучи уже немолодым человеком, он и и впрямь чувствует себя так, будто всю жизнь пытался догнать то ли призрака, то ли блуждающий огонек, который едва не завел его то ли в чащу леса, откуда нет возврата, то ли к такому же призрачному счастью, которое теперь – вот она, наша тайна – вдруг возникло между нами.

Я склонила голову на его плечо и почувствовала, как губы его прижались к моему виску – там, где бьется под кожей синяя жилка. Несколько секунд мы стояли, замерев, в лунном свете, а затем так же молча, не произнося ни слова и не сговариваясь, продолжили наш путь.