Вниз, сквозь ветки и кости - Шеннон Макгвайр

Лоточница наконец подняла глаза, наконец сфокусировала взгляд на Джек. Когда она снова заговорила, ее голос был настолько тих, что его едва можно было расслышать: – Все знают, что дети, которые говорят с дочкой Господина, потом исчезают, потому что он не готов делить ее ни с кем. Но вы – исключение. Потому что, хотя вы и не его дитя, вы все еще ее сестра, а она ревнует к тем людям, которые говорят с вами. Отойдите от меня, пока она не решила, что вы мой друг.

Джек сделала шаг назад. Лоточница продолжила сортировать ленточки с угрюмым выражением лица. Она больше ничего не сказала, поэтому Джек развернулась и пошла через притихшую деревню. Солнце село. Огромная красная луна зловеще висела над самым горизонтом, как будто была готова сорваться и начать крушить все на своем пути.

Дверь трактира была закрыта. В окне горела единственная свеча. Джек посмотрела на нее и пошла дальше, прочь из деревни, через ворота, в дикую и одинокую пустошь.

* * *

Свет в окне мельницы делал ее похожей на маяк, на нечто совершенное и чистое, зовущее заблудшие души домой. Джек пошла чуть быстрее, когда поняла, что она уже почти дома. Но ей казалось, что она движется недостаточно быстро. Тогда она побежала и непременно врезалась бы прямо в дверь, если бы доктор Блик не открыл ее секундой раньше. Так что она влетела в его упругий живот, и грубый кожаный фартук ударил ее по щеке.

Она выронила корзину, и припасы и оставшиеся монеты рассыпались у ее ног.

– Джек, что случилось? – спросил доктор Блик, и его голос показался спасительной веревкой, брошенной тонущей девушке, его голос был прочной основой ее мира, и она обняла доктора, прижалась к его груди, в кои-то веки забыв про грязь, и плакала и плакала под оком неумолимой луны.

Часть IV. Джилл и Джек не вернутся вовек

<…>

О, матушка, матушка, ложе готовить пора.

Пусть узким и длинным выйдет оно, пойми:

Мой милый, мой Уильям сгорел от любви вчера,

А я сегодня умру ради его любви.

Ее схоронили у старой церквушки, весенней порой,

И с Барбарой Уильям в соседней могиле лежал,

И красная, красная роза над ним расцвела,

И белый шиповник взошел на могиле ее.

Весна за весною сменялась, они все росли,

И ветви и корни они меж собою сплели —

Теперь неразлучны, и песню в народе поют,

Как красная роза и белый шиповник цветут.

«Барбара Аллен», английский фольклор

10

И красная, красная роза над ней расцвела…

Время шло. Джек держалась подальше от деревни, предпочитая сделать что-нибудь еще по хозяйству, только бы не сопровождать доктора Блика в город за покупками. Она начала строить планы на будущее, представляла, что у нее будет свой сад, собственная мельница и она сможет сама обеспечить себя всем необходимым.

Алексис продолжала навещать ее, поначалу осторожно, затем все смелее и смелее, поскольку с ее семьей не случилось ничего ужасного.

Джилл гуляла по крепостным стенам и считала дни до своего восемнадцатого дня рождения. Она уютно спала в своей кровати, мечтая о реках прекрасного красного цвета, когда солнечный свет затопил комнату и выдернул ее из сна. Она резко подскочила, возмущенная и недоумевающая, и заморгала против ужасающе ярких лучей.

– Мисс, – сказала Мэри вежливо и почтительно. Она говорила так уже два года, с того самого дня, как Джилл устроила скандал и потребовала, чтобы с ней говорили с уважением, а иначе Мэри сбросят с крепостных стен. – Господин попросил разбудить вас.

– Зачем? – требовательно спросила Джилл. Она изо всех сил терла ладонями глаза, пока жжение от солнечного света не исчезло. Когда она опустила руки, быстро моргая, то обнаружила, что Мэри держит огромную вазу, полную красных-красных роз. Джилл распахнула глаза. Она протянула руки навстречу и поманила Мэри к себе: – Дай их мне!

– Да, мисс.

Мэри не дала вазу в руки Джилл. Она прошла несколько шагов вдоль кровати и поставила цветы на столик в изголовье – теперь Джилл могла дышать их ароматом и любоваться их красотой, не рискуя уколоться о шипы. Если бы по вине Мэри драгоценная дочка Господина пролила кровь, когда его самого не было в комнате, у нее сняли бы голову с плеч.

– Это от Господина?

– Да, мисс.

– Они прекрасны. – Выражение лица Джилл смягчилось, на глаза навернулись слезы благодарности. – Ты видишь, как они прекрасны? Он так любит меня. Он так добр ко мне.

– Да, мисс, – сказала Мэри, которая прекрасно знала, что такое любовь вампира. Она иногда думала, что Джилл совершенно забыла, что когда-то давно Мэри и сама была найденышем; что Джилл не первая, кто носит бледные платья и бархотку вокруг шеи.

– Он не сказал тебе почему? – Джилл с надеждой повернулась к Мэри. – Он придет навестить меня сегодня? Я знаю, прошло только два дня, но…

– Вы в самом деле не знаете, мисс? – Конечно, она не знала. Вампиры заботились о времени, только когда это было связано с другими людьми, а Джилл, хотя она еще была человеком, уже думала как вампир. Мэри заставила себя улыбнуться: – Сегодня пятая годовщина вашего появления в Пустошах.

Джилл широко распахнула глаза:

– Мне семнадцать?

– Да, мисс.

Время в Пустошах не совпадало с течением времени в родном мире Джек и Джилл: оно подчинялось другим естественным законам и не совпадало точно ни с каким календарем. Но год есть год. Даже если их точный день рождения невозможно было определить, с датой их прибытия все было ясно.

Джилл подпрыгнула на постели; взметнулись одеяла и воздушная ночная рубашка.

– Мне было почти двенадцать с половиной, когда мы попали сюда, – возбужденно заговорила она, откидывая одеяла на кровать. – Так что сейчас мне практически восемнадцать. Он хочет меня? Сегодня ночью? Время пришло?

– Практически восемнадцать – это не то же самое, что на самом деле восемнадцать, – сказала Мэри, стараясь сохранить выверенный баланс доброты и почтения, необходимый в разговорах с Джилл. – Он знал, что вы спросите об этом. Он сказал, что из-за того, что мы не знаем точную дату рождения, лучше проявить осторожность; все останется по-прежнему, пока колокола Затонувшего Аббатства не возвестят смену времен года.

– Но это же целая вечность! – запротестовала Джилл. – Почему так долго? Я не сделала ничего плохого! Я была такой хорошей!