Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина - Валерий Поволяев

В такую же холодную зимнюю пору — только не в декабре, а в феврале 1829 года, одиннадцатого числа, когда с безопасного голубого неба начал падать крупный сырой снег, орущая толпа окружила русскую дипломатическую миссию, возглавляемую Грибоедовым Александром Сергеевичем; располагались миссия не так далеко от нынешнего российского посольства, в переулке Баге-ильчи.

В сырую погоду этот переулок и ныне бывает грязен, разбит, испятнан глубокими вдавлинами от чужих ног, неуютен, в нем растут гигантские чинары, помнящие Грибоедова…

Толпа, появившаяся в тот февральский день так же внезапно, как и сегодня, также бешено орущая «Марг! Марг!» («Смерть! Смерть!»), появилась со стороны базарной мечети, приволокла откуда-то бревна и стала бить ими в кованные ворота — один удар, второй, третий, четвертый, — в конце концов ворота не выдержали, распахнулись, и толпу встретили казаки.

Казаки защищали миссию до последнего патрона — собственно, защитников было немного, всего тридцать пять человек, были среди охранников и персы во главе с Вазир-Мухтаром, который отстреливался вместе с казаками также до последнего патрона, — все в конце концов были зверски убиты вместе с русским посланником.

Тела убитых сбросили в глубокий колодец, расположенный неподалеку, на территории армянской церкви. Ныне церкви нет, колодец засыпан, о прошлом помнят только старые печальные чинары…

В 1912 году русская колония в Тегеране собрала деньги и поставила Грибоедову памятник. Памятник был небольшой, но очень славный, домашний, что называется: сидел Грибоедов в кресле и, едва приметно улыбаясь, читал что-то написанное на бронзовом листке. Поставили его поначалу рядом с основным зданием посольства — как отметил Шебаршин, «среди кустов вечнозеленого лавра, в окружении двух мраморных ангелков»… Но вот какая штука — не всем послам этот памятник нравился, и в шестидесятые годы посол Зайцев приказал перенести его на площадку около жилого дома: дескать, бронзовый Грибоедов не слишком благотворно действует на укрепление дружбы между советским и иранским народами — незачем иранцам напоминать о мученической гибели в Тегеране русского посланника.

Позже Шебаршин написал: «По воспоминаниям ветеранов, этот посол был одержим стремлением разрушать старое и строить на обломках новое. Была уничтожена посольская часовенка в Зарганде, снесена беседка в парке и построен один из наиболее неудобных и неприглядных домов Тегерана — пятиэтажная душная коробка с открытыми галереями вместо коридоров, скользящими, на манер железнодорожных, дверьми в туалетах, крохотными кухоньками и стенами, усиливающими житейский шум».

Каждый посол, — начиная с Грибоедова — оставлял после себя память; посол Зайцев оставил именно такую, как и описал ее Шебаршин.

А страсти перед воротами посольства продолжали накаляться. Со стороны улицы Хариза подвалили еще люди, но активничать продолжали те самые пятьдесят человек, которых отметил Шебаршин, значит, подвалившее пополнение — обычные пассивные наблюдатели.

Впрочем, если дело дойдет до грабежа, то они мигом станут активными участниками — грабить в Иране любят.

Так было и при шахе, так стало и позже. Хоть бы снег посыпал с небес, что ли: конец декабря — самая подходящая пора для снега, но нет — небо хоть и серое, низкое, по-настоящему зимнее, а снегом не пахнет совсем.

Сегодня — годовщина ввода советских войск в Афганистан, поэтому все совершается под прикрытием этой даты — этим будет оправдано любое насилие. И полиция, и бородатые стражи революции, и армейские офицеры — все будут кивать на афганцев — они, мол, виноваты, но их гнев справедлив.

В большинстве случаев в Тегеране провокаторами выступают проповедники — хатибы, — так было и во времена Грибоедова: хатибы хорошо знают своих подопечных, их настроение и способность быстро звереть, и очень ловко используют это. И если хатибу базарной, допустим, мечети поступит команда бросить всех торговцев на штурм советского посольства, то сделают это в десять минут — оставят свои лавки и понесутся на стены. Остановить их будет невозможно.

Толпа, убившая Грибоедова и казаков, бывших с ним, принеслась с огромной базарной площади — старой как мир, пропахшей пряностями, повидавшей много разных убийств. Мечетей на базарной площади находилось несколько.

Не обошлись без участия хатибов и сегодняшние волнения, это точно, хотя команда им была дана свыше, может быть, с самого революционного верха, из окружения недавно прибывшего из Франции имама.

На глазах у Шебаршина толпа разделилась, из нее вывалились активные крикуны, чернобородые стражи расступились, и крикуны оказались на посольской стене. Со стены попрыгали в сад и, улюлюкая, понеслись к представительскому корпусу, помнившему знаменитую конференцию.

Все! Началось! Надежды на то, что толпа не посмеет атаковать неприкосновенное здание, не оправдались.

Теперь оставалось одно — держаться, терпеть, не реагировать на выпады, потихоньку отступать, уходить за стальные решетки и двери и снова терпеть. Жаль историческую постройку, широкий вход с колоннами, лестницу с широкими каменными ступенями — разнесут ведь! Но делать было нечего.

Толпа с воем пронеслась к главному входу, через несколько мгновений послышался звон разбитых стекол.

Стражи порядка сделали несколько выстрелов в воздух — вроде бы отпугивали налетчиков, но налетчиков эта пустая пальба только подстегивала: они стали крушить исторический зал. Из окон пополз дым — налетчики подожгли бесценные ковры, ножами резали картины, исполосовали экран — от него остались лишь одни лохмотья, разбивали, растаскивали по кускам дорогие двери, превращали в осколки люстры, вазы, старые, столетней давности, высоченные зеркала. В конце концов, от мебели они оставили одни обломки.

Было разбито шестьдесят окон, загажен огромный — до потолка шесть с лишним метров, между прочим, — парадный зал, белый как снег, с крупным изящным камином и большущим зеркалом, украшавшим каминную стену; в обломки был превращен и малый зал — тоже очень торжественный и уютный, украшенный картинами знаменитых русских мастеров.

На стене здания висели две мемориальные доски, одна на русском языке, другая на фарси, — доски были установлены в честь 1943 года — года Тегеранской конференции.

Доску с русским текстом размолотили в брызги, она была сделана из мрамора, вторую доску также пытались расколотить, обратить в обломки, били по ней молотком, но не одолели. Она была сделана из очень прочного синтетического материала, имитирующего камень — ничем не отличишь от камня природного, — от ударов остались довольно глубокие вмятины, но доска не раскололась, уцелела.

Эта синтетическая доска — единственное напоминание о Тегеранской конференции в посольстве. «Ни на стенах, ни в библиотеке, ни в архивах (поскольку архивы посольствам не положены) нет ни единого упоминания ни о былых событиях, ни об истории самого посольства, ни о послах», которые служили тут ранее. Правильно ли это? «Получается, что все ниоткуда появилось и никуда канет. Во главе всей материальной посольской цивилизации стоят завхоз и наименее приспособленный для дипломатической работы советник…